настроение тоже. Танцы были местом знакомств, так как на танцы приходили девушки из других корпусов. Там и я познакомился со своей будущей женой – Татьяной Горчаковой, которая жила в комнате напротив нашей. Некоторые «храбрецы» решили игнорировать занятия, но первая сессия показала «зубы», и они разъехались по домам зализывать раны. Бывали и другие крайности, некоторые хотели успеть сделать все на отлично, но ничего не получилось, а один даже «свихнулся» в результате бессонных ночей и был отчислен. У нас в комнате все трудились, поддерживая друг друга и не давая отставать. Не всегда и не все получалось. Особенно трудно было Цолаку, который слабо знал русский язык, да и подготовка не ахти какая. Наступила первая сессия, и я, чтобы продлить каникулы, решил сдавать экзамены досрочно. Все шло хорошо, но на последнем экзамене по математике схватил двойку. Обидно потому, что материал я знал (так оправдываются все, завалившие экзамен), но преподаватель (чужой, а не тот, который нам читал) назвал теорему другим, не знакомым мне термином. Поездка домой была омрачена, но родителям я не признался, не хватило духа. Это, кстати, была единственная двойка в жизни. Другой издержкой первого семестра было мое приобщение к курению, не выдержал. А все из-за желания казаться взрослым. Пижонство! Оно продолжалось тринадцать лет. Но все-таки я переборол себя и высоко ценю эту победу. Думаю, что этим я обязан тому, что пока жив.

Иногда я получал (по почте) билет в театр от Клавдии Шустовой (Кучеренко), а в следующий раз я посылал ей – так мы устраивали себе театральные праздники. Клавдия училась в Менделеевском институте, а жила в общежитии во Всехсвятском, ныне – метро «Сокол». Иногда я направлялся к ним на танцы через всю Москву на трамвае, часа полтора, да если еще в мороз, да в ботиночках… Но молодость – есть молодость! Однажды мы были на Новогоднем карнавале в ее институте (1938 г.). Это был первый для нас такой «крупномасштабный» праздник, он буквально ошеломил и запомнился на всю жизнь. Зимой я изредка ходил на каток в Лефортовский парк, но это было не так интересно как в Вольске, где все были свои. Характерно, что среди студентов редко можно было встретить любителей выпить. На танцах, как правило, ни от кого не пахло. Как это не похоже на тот разгул, который царит в студенческих общежитиях сейчас. Питались мы по-спартански: утром и вечером хлеб с маслом и кипяток с сахаром без заварки, обед в институтской столовой. Вопрос о том, что ты любишь, а что не любишь, не возникал – ели то, что давали. Лишь в воскресенье иногда пускались в разгул – заказывали в столовой ромштекс с картошкой на сковородке и бутылку пива. Из столовой выходили блаженно улыбаясь, – как мало надо для счастья!

В нашей группе около половины были москвичи. Была единственная девушка, Вера Карасик. По этому поводу мы острили: одна девушка, и та – карасик; причем она курила, что в то время было исключительно редким явлением. Часть лекций мы слушали потоком, это сближало ребят. Иногда по праздникам встречались на квартире, танцевали, пили понемногу разливной портвейн и соревновались в знании цитат из «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев», заучивая целые страницы и употребляя отдельные фразы, когда это было уместно.

Уже со второго курса мы стали приобщаться к живому делу и в теории и в практике. Помню ту гордость, удовлетворение, которые я испытал, познавая по сопромату или по деталям машин задачи, решаемые инженером в повседневной работе. В институтских мастерских мы сами формовали, участвовали в разливке металла, ковали на паровом молоте, варили электросваркой, что тогда было новинкой. Много дала производственная практика на Новокраматорском машиностроительном заводе в 1938 году Завод поразил масштабами и уникальным оборудованием, культурой производства. Территория утопала в зелени, в обеденный перерыв у основных цехов играл духовой оркестр.

Профессорско-преподавательский состав института был исключительно хорошим, в том числе маститые с мировым именем профессора, о которых ходили буквально легенды. Уровень требований к студентам был высокий, но справедливый. Одним словом – МВТУ! Мы гордились тем, что из его недр выделились такие институты, как МАИ, МЭИ, СТАНКИН. Как показало время, маёвцы упорно замалчивали это обстоятельство. Важно то, что и школа и институт сумели привить главное: учеба увлекала, экзамены не были самоцелью, время летело незаметно.

Многих теперь пугает черчение, которому в МВТУ придается большое значение. А у нас этот предмет был, как живопись! Хорошо исполненный чертеж сложного узла вызывал радостное чувство творчества. Единственное, чего я не любил, так это химию, особенно лабораторные работы. Один запах этой лаборатории портил мне настроение. Работали мы много, но и для души было все, что надо. Три-четыре раза в год в институте бывали отличные концерты с участием знаменитых артистов того времени из МХАТа, Малого театра, оперетты и даже из Большого: Ершова, Ливанова, Гаркави, Абдулова, Ильинского, Геоли, Тарасовой и других. Работали спортсекции, и я, в частности, занимался в мотосекции; был отличный джаз, увлечение которым в то время было повальным. Альпинисты бауманцы славились своими восхождениями, но, к сожалению, мы в вестибюле часто видели фотографии и некрологи погибших альпинистов.

Запомнились демонстрации 1 мая и 7 ноября, когда мы из института до Красной площади шли пешком, весело, но не легко, даже молодым. Как-то в 1938 году нас, комсомольцев, направили ночью дежурить на завод «Серп и молот», где, якобы, ожидалось появление враждебных листовок. Ответственность задания, романтика придавали особый настрой, но к счастью, все прошло спокойно. Самым ярким событием в студенческие годы были, конечно, каникулы, особенно летние. Обычно мы собирались группой в одном вагоне и отправлялись с Павелецкого вокзала. Старый, громыхающий, прокуренный вагон, которые теперь можно увидеть в кадрах кинохроники тех лет, шел, подпрыгивая на стыках, около двух суток, но нас это не угнетало. На каждой станции, а они были через каждый час, мы высыпали на перрон, покупали фрукты, разминались, знакомились с соседями. Хорошо! В Вольск прибывали рано утром, и я с большим фанерным чемоданом целый час добирался до дома по улицам спящего города. С целью сделать сюрприз, я заранее не писал родителям о своем приезде, а подойдя к дому, перелезал через забор и, отдышавшись, начинал потихонечку стучать. Вскоре в окне показывалась мама, раздавались восклицания, охи, ахи, дверь открывалась и я попадал в объятья мамы пополам со слезами радости и упреками «почему не писал?». Потом появлялся папа, следовали сдержанные мужские объятья, и я входил в отчий дом.

После второго курса