Невольно вспомнилась эта дорога два года назад, когда все двигалось в противоположную сторону. Двигалось в беспорядке — побитое, израненное, обескровленное. И хотя Надежда понимала, что она, как и ее товарищи, с каждым часом, с каждой минутой приближается к фронту, дух наступления заглушал в ней чувство опасности. Дух наступления! Кто познал горечь отступления, тому особенно дорог этот победный наступательный дух!

Морозова не напрасно предостерегали в харьковской военной комендатуре. Дорога становилась все труднее. Чаще и чаще впереди и сзади этой бесконечной лавины техники загорались вспышки взрывов. Немецкие бомбардировщики стремились сбить, остановить темп нашего наступления. Но движение не прекращалось. На ходу стаскивали с дороги разбитые машины, подбирали раненых и снова упорно и неудержимо шли вперед.

И только на рассвете все остановилось в широкой балке. Впереди разбомбили мост, образовался затор. Как раз в это время облачное небо разорвал страшный шум. Так в степи в предгрозовом затишье вдруг срывается с неба и шумит яркий свет: вражеский самолет сбросил осветительные ракеты. Совсем близко от Надежды встала на пути, словно раненый конь, грузовая машина, и сразу же загорелась. Возле нее забегали санитары, вытаскивая раненых. Одного положили было на носилки, но он был уже мертв.

— Ох, Вася, дружок!.. — припал к нему боец, но его оттащили от погибшего товарища.

Не до оплакивания сейчас. Убитого отнесли за дорогу и тут же наскоро похоронили.

Все это произошло так внезапно, что Надежда не успела даже опомниться. В ушах звучало: «Ох, Вася, дружок!..» И сердце зашлось такой болью, как будто хоронили ее Василя…

Колонна снова двинулась, Остались лишь те, кто подбирал новых раненых, хоронил убитых. А невидимая свора хищников уже поливала колонну пулеметными очередями.

И вдруг Надежда услышала, как что-то ударило по борту машины, и ей показалось, что ее задело за ногу. Поначалу не придала этому значения. Но скоро почувствовала слабость, дурноту. Осторожно коснулась рукой икры — рука покрылась липким, и она с ужасом поняла, что ранена.

— Дайте пакет, — попросила Надежда.

На ходу наскоро перевязали ей рану. Пуля ранила ногу, простреленную еще в Запорожье на насосной. Очевидно, рана была не так уж и страшна, но Надежда испугалась. Вспомнилась встревоженная, заплаканная мать: «Не пущу!.. Не могу!..» Словно бы предчувствовала беду. И Надежда испугалась не столько ранения, сколько того, что ее снимут с машины, передадут в санчасть и не позволят следовать дальше с группой. А то и совсем вернут назад!

Ее усадили поудобней, поддерживали раненую ногу, чтобы меньше трясло на ухабах, а она просила лишь об одном: не докладывать Морозову.

Когда поднимались в гору и колонна двигалась медленно, на подножку машины вскочил старшина. Пилотка, казалось, вот-вот слетит с его буйных кудрей, и это придавало ему вид грозного забияки.

— Чья машина?

— Наша, — отозвался из кабины Морозов.

— Чья это «…наша»? Кто вы такие?

— Свои.

— Что еще за «свои»? Откуда вы взялись?

Ощупав лучиком фонарика кузов, полный гражданских, старшина стремительно соскочил, побежал вперед.

Вскоре на перекрестке дорог, где колонна, точно река, растекалась тремя потоками в разные стороны, морозовскую машину свернули с дороги и остановили. Грозный старшина первым вырос перед кузовом и безапелляционно скомандовал:

— А ну, кыш, пираты!

Объяснениям Морозова никто не внимал. Был дан приказ выйти всем из машины. Кто-то уже тщательно ощупывал «подозрительные» ящики, узлы, чемоданы. Надежда через силу спустилась на землю и только теперь почувствовала, что не может наступать на раненую ногу. Чтобы этого не увидел Морозов, двое из группы незаметно поддерживали ее под руки.

В это мгновение подлетел виллис. Из него выскочил уже, видимо, предупрежденный седоусый полковник. Один из регулировщиков вытянулся перед ним и хотел доложить обстановку. Но полковник, не слушая его, сурово остановился перед морозовцами.

Уже рассветало, в разрывах косматых туч кое-где виднелись чистые озерца. Надежда смотрела на припухшие от бессонных ночей глаза полковника, и он тоже вдруг остановил взгляд почему-то именно на ней.

— Вы ранены?

— Нет, нет, — поспешила она с ответом. — Это так… невзначай подвернула ногу.

— А почему же кровь?

Надежда растерялась. Только теперь разглядела она, что весь чулок был в крови. Но полковник уже вопросительно посмотрел на Морозова:

— Вы здесь старший?

— Да. Я директор завода.

— Какого завода?

Морозов объяснил, показал документы.

— Куда же вы едете?

— На восстановление.

— На восстановление? Там же немцы!

И уже потеплевшими глазами оглядел людей. Казалось, хотел обнять каждого за то, что они прибыли сюда и сквозь огонь пробиваются к своему родному заводу.

— Понимаю вас. Сам из рабочих.

Приказав что-то старшине, вытянулся перед Морозовым и козырнул:

— Простите, товарищ депутат Верховного Совета! Должен спешить. Может, вы в чем-нибудь нуждаетесь?

И он опять поглядел на ногу Надежды.

— Ничего, ничего мне не надо. Спасибо, — торопливо заверила его Надежда.

Однако Морозова встревожило ее ранение. Он сомневался, можно ли ей ехать дальше. Спрашивал, нет ли где поблизости больницы, чтобы оставить ее до выздоровления. Но Надежда бодрилась, уверяла, что нога не болит, доказывала, что она ведь и сама понимает, какие меры следует принимать в таких случаях. И Морозов согласился.

— Тогда крепись, дочка!

Как странно, а грозный старшина, причинивший им столько хлопот, оказал им большую услугу. Отсюда начиналось запорожское направление. Они должны были явиться в штаб армии. Разыскать его было нелегко. Такие адреса даже не каждому военному известны. И вот, к счастью, старшина свел их с полковником. А тот не только снял подозрение с группы, но и приказал старшине проводить морозовскую машину на контрольно-пропускной пункт и помочь разыскать штаб.

VIII

Дальше продвигались уже без происшествий, однако до села, в котором расположился штаб армии, добрались только к вечеру. Село раскинулось на склонах большой балки, и казалось, если подняться на холмы, можно было бы увидеть Запорожье. Город ощущался уже совсем близко, ощущался по глухому непрекращающемуся грохоту, как будто там непрестанно гремели грозовые раскаты.

Штаб жил своей хлопотливой жизнью. Со всех концов армии сюда сходились видимые и невидимые нити связи, и именно тут решались судьбы каждой части, каждого подразделения, шедших на прорыв вражеских укреплений на подступах к городу. Решалась судьба самого города. Даже по лицам штабных офицеров можно было определить, какой исключительно напряженный сейчас момент и какая трудная битва идет на этом участке фронта. Под деревьями наготове стояли машины. На околицах выставили свои стволы замаскированные зенитки. Совсем близко небо полнилось подвывающим гулом.

Командующий принял Морозова