Шрифт:
Закладка:
Навстречу тянулись пленные. Они плелись длинной вереницей. Шли медленно, беспорядочно, сгорбленные, понурые. Былой дух завоевательства испарился, и, виновато пряча глаза, они шли, как подсудимые истории.
Когда морозовская машина взобралась на гору, ее встретил возбужденный адъютант Гонтаря:
— Генерал просил подождать. Он вот-вот должен прибыть.
Через несколько минут подлетел генеральский виллис. В эту ночь Гонтарь руководил форсированием Днепра на правом фланге, в районе порогов. Тех самых порогов, у которых начинался его путь днепростроевца. Операция прошла удачно, и Гонтарю хотелось вступить в освобожденный город вместе с теми, с кем он отступал. Потому и послал адъютанта предупредить земляков.
Почти рядом с дорогой старчески горбился казачий курган. А ведь, должно быть, неспроста встретились они возле него. Именно здесь два года назад в такую же пору прощались со своим городом. И все, не сговариваясь, как и тогда, стали в ряд, так же, как и тогда, обнялись и замерли от волнения. Перед ними светился Днепр, а вдоль его берегов на склонах лежало Запорожье.
Лежало израненное, измученное, окутанное дымом недавних пожарищ.
Еще будет время пережить горечь утрат, будет время познать и радость, еще будет время многое переосмыслить, а сейчас стояли молча, каждого душили слезы и каждому прежде всего хотелось произнести самое выстраданное, самое вымечтанное:
— Здравствуй, родной!
Авторизованный перевод Изиды Новосельцевой.
ПРОФЕССОР БУЙКО
Повесть
Имя этого отважного советского патриота, лучшего представителя нашей интеллигенции, не забудется никогда.
I
Профессор Буйко вышел из клиники поздно. Но, пожалуй, никогда еще он не возвращался с работы в таком радостном возбуждении. Он победил смерть. Человек, которого авторитетный консилиум врачей считал уже мертвым, возвращен к жизни. Даже самые близкие друзья удивлялись упорству и самоотверженности профессора, когда он решился на эту операцию. «Зачем вам лезть на рожон, самому набиваться на неприятности, Петр Михайлович? — говорили ему товарищи по работе. — Ведь тут явный сепсис, цианоз!» Кто была его пациентка, он еще не знал. Ему было лишь известно, что она мать, совсем молодая. Впервые родила ребенка и теперь лежала без каких-либо признаков жизни.
Конец рабочего дня в больнице стихийно превратился в праздничную демонстрацию. Профессора приветствовали, поздравляли и чуть ли не на руках носили. Даже совсем уже старый и седой главный врач, возглавлявший консилиум, в восторге обнял его и расцеловал.
— Вы не вылечили ее, — сказал он, — вы ее воскресили!
Окрыленный успехом, Петр Михайлович будто помолодел.
Он отказался от машины, которую предлагал директор, и не сел в трамвай. Ему хотелось идти, идти, идти без устали.
Город сверкал в праздничных огнях. Словно в золоте, купались ветвистые каштаны.
Был субботний вечер, когда площадки и аллеи Владимирской горки особенно многолюдны. Отовсюду к горке спешили веселые стайки молодежи, неторопливо и чинно, парами и в одиночку шли люди старших возрастов. Видимо, в мире нет больше города, где так бы, как здесь, прямо на улицах, девичьи песни сливались с соловьиными.
Профессор тоже свернул к Владимирской горке. Это был его излюбленный уголок города. Да разве только его! Кто не был на Владимирской горке, тот не знает по-настоящему красоты Киева.
На этой горке ты словно под облаками. Отсюда, особенно ночью, древний и вечно молодой, могучий и живописный Киев предстает во всем своем величии, во всем своем многообразии. И кажется, будто перед тобой не один, а два города: один где-то глубоко внизу сверкает лентами улиц, а другой высоко-высоко поднялся над ним и своими многоэтажными кварталами, буйными парками, стройными башнями коснулся звезд и озарился звездами.
У подножия радугой сверкал Днепр. По волнам проплывали красные и фиолетовые огоньки. А над рекой, будто повиснув в воздухе, арками возвышались величественные ажурные мосты.
Завтра в городе праздник — предстояло открытие самого крупного в Европе стадиона, — и киевляне готовились к этому торжеству. Всюду только и говорили о билетах да командах, которые будут выступать на стадионе, о большом народном гулянье на Крещатике; все уже представляли веселый завтрашний день, и это придавало еще бо́льшую торжественность сегодняшнему вечеру. Ничто не предвещало несчастья. Все вокруг шумело, бурлило, звенело молодостью.
Профессору казалось, что все — и знакомый дворник в аккуратной синей спецовке, и о чем-то разговаривавший с ним милиционер в белых перчатках, — все сегодня были какие-то особенные, необычно шумные и веселые, будто весь город радовался его недавней победе над смертью.
Дома профессора Буйко ждала новая радость — одновременно пришли письма от обоих сыновей: от младшего — из армии, от старшего — из Харькова, из мединститута. Оба они обещали скоро приехать в гости. «Готовь, батько, лодку да заряжай ружья, — писал старший, Коля, — Этим летом мы посоревнуемся с тобой в охоте на уток!» Он нарочно еще и подчеркнул эти строчки в письме, чтобы подзадорить отца, зная его страсть к охоте.
— Вот видишь, мать, что мне угрожает! — весело сказал профессор, обращаясь к жене. — А ты меня все на курорт выдворяешь!
Жена профессора Александра Алексеевна тоже была незаурядным охотником, никогда не отставала на охоте ни от сыновей, ни от мужа. Но больное сердце Петра Михайловича заставляло ее серьезно беспокоиться о нем. Сам он не находил времени подумать о себе, о своем больном сердце. В прошлом году две путевки в санаторий остались неиспользованными. А вчера главный врач снова предостерег его:
— Не шутите со здоровьем, Петр Михайлович. Сердце ваше уже давненько пошаливает.
— Врачи все больны, — улыбнулся в ответ Буйко. Такой же шуткой отделался он и сейчас от нареканий жены.
— Да, да, мы все больны! Других лечим, а у самих сто болячек: печенка, селезенка…
И, не дослушав ее предложения об отдыхе, поспешил уйти к себе в кабинет, сесть за письменный стол.
Письма от сыновей обрадовали его и еще сильнее разожгли в нем творческий огонек, который так ярко вспыхнул сегодня в клинике. Хотелось на свежую память подробно записать весь процесс необычной операции. Успех, достигнутый в операционной, как бы подводил итог его многолетней работы над рукописью. Операция не только завершала теоретический труд, но и венчала его счастливым опытом. Пройдет какой-нибудь месяц-другой, и в науке появится новое слово, так необходимое людям. Разве время сейчас думать о курорте, об отдыхе!
Перед глазами снова и снова возникал образ молодой женщины. Профессор видел первые признаки пробуждения ее к
