— Нет, — солгала Наёмница.

— Помнишь, в самом начале Игры… нам пришлось перейти через мост… он тебя очень напугал. Странно, что мы снова видим его здесь.

О, она это помнила слишком хорошо. С трудом подняв собственную потяжелевшую голову, Наёмница посмотрела на застывшую красную стену, пылающую, как раскаленный металл.

— Этот красный свет… сигнал тревоги, боли. Что-то случилось с ним на том берегу, — объяснил Вогт. — Все, что мы обнаруживаем в этом туманном месте вне времени и пространства — отраженные объекты реального мира, пусть истертые и искаженные. Может ли оказаться так, что бог — или демон — видел то, что доводилось видеть тебе? Что вы бывали в одних и тех же местах?

— Мне все здесь незнакомо, — резко возразила Наёмница.

— Что же случилось с ним на мосту? — продолжил думать вслух Вогт. — А с тобой?

— Со мной — ничего. Почему ты заставляешь меня говорить о том, о чем я не хочу говорить?

— Я только пытаюсь пробудить твою память.

Из ее глаз, обожженных красным светом, текли слезы. Или ей просто хотелось плакать.

— Уйдем отсюда. Мне не важно, что случилось здесь с ним или со мной. Не хочу это знать.

Красный свет озарял белую кожу Вогта — как будто он был весь залит кровью. Он помедлил, еще надеясь втянуть Наёмницу в диалог, но затем оставил свое намерение.

— Ладно.

Теперь туман шептал им другое. Они почти бежали. Наёмнице хотелось оглянуться и в то же время было страшно это сделать. Туман просачивался в ее тело, проникал, как тоненькие иглы.

Вогт резко остановился, и Наёмница с разгона налетела на него.

— Что ты…

Он молчал. Наёмница обошла его и встала перед ним, пытаясь поймать его взгляд. Но Вогт смотрел сквозь нее в туман, и такая же, как туман, серая дымка заволакивала его глаза.

— Я хотел бы узнать его душу. Услышать его мысли. Он бродит, как больной пес, которого все гонят. Почему никто не поможет ему? — Вогт закрыл глаза, разжал пальцы, и палка упала на землю. Наёмница не подняла ее, она смотрела на Вогта. Зрачки Вогта двигались под веками. — Нет, он уже не задается этим вопросом. Пожалуйста, пожалуйста, — заговорил Вогт тихим, просящим голосом. — Я только хочу помочь тебе. Позволь мне побыть с тобой, хотя бы минуту. Я чувствую твою боль. Ты так одинок…

***

Я чувствую такое одиночество. Туман виток за витком, виток за витком…

Они где-то неподалеку. Вдвоем. Может быть, меня это злит — я точно не знаю, потому что знал о себе лишь то, что ты рассказал мне, но сейчас тебя нет.

Нет со мной.

Я снова плачу. Только ты мог вылечить меня, раненого их жестокостью. Жестокости всегда в изобилии, прямо под подошвами, как грязь. Я нашел ее первой, но взял лишь горсть — сухие, жесткие песчинки. Просто потому, что она должна быть. Я хотел бы, чтобы это было не так, но она должна быть.

Раньше я все время думал: как могут они причинять мне такую боль? (Если я когда-то и задумывался, зачем они вообще это делают, то очень давно. Сейчас ответ мне неважен, но, наверное, это все из-за жестокости, которая должна быть в душе человеческой, как ты думаешь?). Однажды я догадался: они делают это с такой легкостью потому, что при этом не чувствуют боль сами. Если б они ощущали ее одновременно со мной, они бы остановились. Они бы не коснулись меня и пальцем. Но нет, всегда только я. Я — воющий клубок на земле. И я — воюющий клубок на полу. Находясь снаружи, я мог хотя бы попытаться убежать. Но в доме мне бежать было некуда.

Лишь тот, кто ощутит мою боль как свою, никогда не причинит ее мне. Лишь тот, кто чувствует меня как себя, будет любить меня и заботиться обо мне. Никто другой.

Я никогда не понимал, что всегда разговаривал с тобой, что я всегда чувствовал тебя так же, как ты чувствовал меня — даже тогда, когда мы еще не догадывались о существовании друг друга. Как просто все оказалось — всего-то догадайся, что ты есть! Стоило мне взглянуть в твои глаза, как я простил все нанесенные мне обиды. Я никогда не осмелился бы убежать оттуда, где жестокость хлынула через край, если б не ты. Я бы остался лежать — слева стена и справа стена, ничего не меняется, изо дня в день. Я считал, я слишком слаб для побега, но ты сказал, что это не так — если мы вдвоем, конечно, если мы вдвоем. Ты хотел защитить меня, избавить от боли, потому что чувствовал ее как свою.

Вот только мы недалеко убежали… Я не хочу не хочу не хочу

(вспоминать это)

Мне так грустно грустно грустно вернись вернись вернись

Пока мы были вдвоем, у нас была сила. Сила — как лодка. Раздели ее напополам — и у тебя нет лодки вовсе, ничто не поможет тебе удержаться над пучиной. Теперь, когда я один, я только и могу, что хотеть вернуть тебя. А в моей голове по-прежнему: слева стена и справа стена.

Мельница… снова ноги привели меня к ней. Она похожа на чудовище. Я ненавижу ее, но прихожу к ней снова и снова, не могу уйти от нее. И жернова вращаются. Тесно, тесно, больно, больно…

Зачем здесь мельница?

Это я?

Я сломаю этих двоих. Я не хочу этого так же, как не хотел в прошлый раз и еще раньше, но сделаю это, чтобы вернуть тебя, единственного, кто чувствует мою боль как свою. Ох…

Я как огонь, после того, как он угас, ты сказал, я как лед, который медленно тает.

— Я хочу тебе помочь, — прошептал Вогт, но тот, кто шел в тумане совсем один, не услышал его.

***

Когда Вогтоус открыл глаза, они были полны слез.

— Что ты услышал? — тревожно спросила Наёмница.

— Он так несчастен, — ответил Вогт глухо. — Если бы ты только знала, как ему плохо!

— Да уж не хуже, чем нам, — буркнула Наёмница.

Вогт распахнул глаза, пораженный ее черствостью. Наёмница начала его увещевать:

— Я знаю, как ты любишь жалеть каждого встречного и поперечного, и по-своему это мило, Вогт, даже если и бесит. Но этот тип — наш враг. И, как бы он ни был несчастен, это роли не играет. Посочувствуем ему потом — когда окажемся подальше от него.

— Мы должны бежать, — перебил ее Вогт. — Сейчас!