— Не подходи к нему, Вогт, — попросила она дрожащим голосом, но Вогт уже склонился над упавшим висельником — теперь они смогли рассмотреть, что веревка, соединяющая мертвеца с мельницей, была обмотана вокруг его шеи.

Наёмница взглянула на вершину мельницы, растворенную в темно-синей зыбкости, испещренной пушинками падающего снега.

— Кто его там подвесил? Да и сам он не мог…

Вогт пожал плечами. Он присел возле мертвеца на корточки, запустил пальцы под разбитую при падении щеку и слегка повернул голову, открывая лицо. Впрочем, Вогт уже знал, кого увидит.

— Это Я, — Вогт медленно обвел взглядом темноту и встал. — Знаю, ты здесь, — проговорил он тихо. — Выходи.

Крадучись, оборвыш появился из-за мельницы, что живо напомнило их первую встречу, и Наёмница отпрыгнула, пораженная. Если б не опасения за Вогта, она бы просто дернула прочь. У нее даже стопы зачесались. Однако она заставила себя остаться.

Вогт смотрел прямо на Я.

— Зачем ты это сделал? — спросил он. — Снова?

Я молчал.

Вогтоус оглянулся на Наёмницу. В его глазах Наёмница видела желание успокоить ее. Но не только ее.

— Он — бог этого мира.

— Я уже догадалась, — чуть слышно ответила Наёмница. Она сомкнула губы и, как холодный поцелуй, почувствовала снег на них.

***

— Пожалуйста, не будь столь угрюм, насторожен и сумрачен. Я только пытаюсь понять, — кротко попросил Вогт.

Лицо Я застыло — снежная маска, витающая в темноте.

— Порой я слышу твои мысли… — осторожно продолжил Вогт. — Они вдруг возникают в моей голове, подобно тому, как появляются мои собственные. Вот только они так отличаются от моих, не перепутаешь. И это чувство утраты… такое горькое, такое черное. Ты думаешь, что никто не понимает тебя, но я понимаю, потому что уловил то, что ты чувствовал. Конечно, это лишь отзвук твоей боли… но я хочу прекратить ее, потому что мне страшно от мысли, что ты страдаешь в полной мере, — Вогтоус сделал шаг к Я, а тот на шаг отступил к мельнице.

Всматриваясь в светлый пушистый затылок, Наёмница попыталась угадать, какое выражение Вогт сейчас изобразил на своем лице. Хотя Вогт и сострадал — вполне искренне, но в то же время он раздумывал, искал выход из ситуации.

— Если я могу слышать твои мысли, — сказал Вогт, — то тебе, вероятно, доступны мои. Прислушайся: среди них нет ни одной, противоречащей сказанному мною вслух.

Наёмнице показалось, что кто-то легонько стискивает ее плечи. Потом она осознала — темнота сжимается, обматывает ее плотным холодным коконом.

— Вогт, — прошептала она. — Это не помогает.

Вогтоус продолжал что-то говорить. Его голос заставил бы и раненого волка довериться ему, но раненый человек осторожнее и злее волка. Я определенно реагировал. Но это была не та реакция, на которую надеялся Вогт: снежная маска сползала с его лица, и вскоре они увидели его подлинное, в котором не было и не могло быть понимания — только страдание и гнев.

— Это вы его убили! — воскликнул Я, бессильно опускаясь на землю. — Вы все его убили! Как я ненавижу вас, как я хочу, чтобы вас не было совсем!

«Ты этого почти добился», — подумала Наёмница, припомнив пустые дома в деревне.

— Если бы не было вас, я был бы счастлив с ним. Но я еще верну его, как бы вы ни пытались мне помешать!

— Если твой друг мертв… — пробормотала Наёмница. — То как…

Я взглянул в ее сторону с испепеляющей ненавистью — к ней, к себе, ко всем. Переполнив его глаза, ненависть потекла из них, словно слезы.

— Лучше б они и меня убили тоже. Я заслуживаю смерти уже потому, что не уберег его от них. А он был так беспомощен… Лучше бы я умер… Я умер… Я умер…

Он накрыл голову руками, согнулся пополам, покачиваясь в волне захлестнувшего его страдания. Теряя все человеческое в облике, он походил на что-то совершенно непонятное, темное, движущееся, распластанное на земле — растоптанная птица, растерзанный зверек.

— Я умер… Я умер… — повторял он. Его разум зацепился за эту мысль так крепко, что и не отцепишь.

Наёмница пятилась, отчетливо ощущая сопротивление облепившей ее темноты, до тех пор, пока ее пятка не натолкнулась на препятствие. Наёмница оглянулась: очередной Я, лежит на боку, шея вывернута под неестественным углом, широко раскрытые, ничего не выражающие глаза тускло смотрят во мрак. Наёмница вскрикнула и закрыла рот руками. Ей вторил вскрик Вогтоуса.

Слова повторялись без пауз, сливались в одно неделимое:

— Яумеряумеряумер…

— Замолчи! — закричала Наёмница.

Но Я повторял:

— Яумеряумеряумер…

Наёмница смотрела в темноту, скорее угадывая, чем различая в ней десятки Я, безжизненно распростертых на земле. Каждое повторение фразы увеличивало их число. Ей стало настолько страшно, что сейчас она предпочла бы ослепнуть, оглохнуть и утратить все чувства. Отчасти, это было ее желание… но большая его часть принадлежала Я.

Едва ли он догадывался, что, втянув этих людей в свой туманный одинокий мирок, заставит их ощутить то, что чувствовал сам каждую минуту своего существования. И из того зла, которое он причинял им, это было самое худшее.

***

Бродяги убегали. Спотыкались о тела, падали, снова поднимались и бежали дальше. Они бежали только потому, что их гнал панический страх, а вовсе не из ложной надежды спастись. Как сбежать от того, внутри которого, по сути, находишься? Этот мир был создан его воспоминаниями, его чувствами и его скудным воображением; он был столь же реален, как мысли, и столь же, как чужие (а порой и собственные) мысли, неуправляем.

Первой сдалась Наёмница. Она поскользнулась на разлитой крови тысячного по счету мертвого Я и на это раз не поднялась.

— Он сумасшедший, Вогт. Абсолютно сумасшедший, — сказала она и, чувствуя под ладонями липкую жижу, сжала пальцы в кулаки.

Оба задыхались. Им оставалась минута перед тем, как их сознание погаснет, подобно кострам под дождем.

***

— Где мы? — услышала она измученный голос Вогта.

Наёмница пока не находила в себе достаточно сил, чтобы открыть глаза. Ее сознание, прежде растворенное в темноте, теперь постепенно собирало себя — частица к частице.

К ее удивлению, Я ответил. Впрочем, он мог просто разговаривать вслух сам с собой:

— В стене мельницы есть маленькая дверь. Это хитрая дверь: она не существует снаружи, а только изнутри. Из мельницы можно выйти, но нельзя зайти прежде, чем я открою дверь. Но я никогда не открываю ее. Я никуда не выхожу; как бы там ни было, а я всегда здесь, за дверью, которая не существует снаружи.

Наёмница попыталась пошевелится, но не смогла.