***

В тот ужасный день небо было синее, такое же синее, как цветок, с которого вспорхнула красная бабочка. Я следил за ней зачарованным взглядом. Синее и красное… контраст цветов глубок, как ножевая рана. Страх и радость перемешались; страх был огромен, как небо, но и радость — тоже. У него стучало в голове. Его захлестывала паника.

— Мы убежали от них, — сказал Ты. — Не бойся.

— Да, — сказал Я, накрывая голову дрожащими руками.

— Они злые, все злые, — зашептал Ты ему на ухо. Его голос подрагивал от беспокойства. — Только я не обижу тебя, только я тебя успокою. Мы уйдем далеко, туда, где нет людей, которые нас мучают. Мы будем только вдвоем, мы спрячемся. Навсегда.

— Спрячемся навсегда, — повторил Я. Эти слова несли успокоение, заставляли его сердце замедлиться, делали стук в его голове тише.

Вероятно, что-то было не так с ним с самого начала. В тот ясный полдень, когда он родился, свет ослепил его глаза и оставил на его коже ожоги. А дальше мир продолжил причинять ему боль. Всего было слишком много, все было слишком сильным — свет, запахи, прикосновения. Каждый звук — как удар наотмашь. Каждый удар наотмашь — крах, тьма, распад на куски. «Что с тобой не так?» — кричала ему мать, а он уползал от нее, и соль, растворенная в слезах, выжигала на его щеках красные полосы. Порой он и сам пытался ответить на этот вопрос, но все, что удалось надумать: он просто не такой, как другие, а будь он такой, как другие, ему жилось бы получше. Он не мог поменять себя, как не мог изменить цвет своих глаз, чего они понимать не хотели. Им казалось: кричи на него почаще, не жалей для него палки, и, глядишь, станет нормальным, как его братья и сестры. В доме, до крыши залитом криками, перебранками, болтовней родителей, визгом и смехом младших, он ощущал себя так, как будто острые клинки пронзают его насквозь. Забившись под лавку, он зажимал уши руками, но и тогда слышал, как с грохотом падают на дощатый пол пылинки. Со временем мать перестала спрашивать, что с ним не так. «Дурачок, уродец. Никому ты не нужен», — бросила она однажды и больше никогда с ним не заговаривала — и даже бить его стала реже. Но и кормила нечасто. Он заставил себя забыть ее лицо. Слишком много сожаления и неприязни. Прорезают до костей.

— Она сказала неправду, — возразил Ты. — Ты нужен мне.

Знакомая

(Я не сомневался, что та же самая)

бабочка сверкнула возле самого его носа. Крылья ее были прозрачны, как стеклянные. Какая же она хрупкая… Пусть ее можно убить, слегка сжав в кулаке,

(чего он конечно, никогда бы не сделал, хотя они делали, он видел)

но все равно — она чудо как хороша.

(до тех пор, пока ее не изуродуют, сломав ее крылья и тонкие, как нити, как волосинки, дрожащие усики)

— Там, куда мы идем, некому будет сделать такое, — напомнил Ты.

— Я люблю тебя, — сказал вдруг Я. — Я даже не знаю, как рассказать тебе, насколько.

Ты улыбнулся. В его волосах блестело солнце. Это было такое невероятное счастье — идти рядом с тем, кто бесконечно дорог, почти позабыв свои страхи; когда все прекрасно настолько, что пока больше удивляешься, чем веришь, что все это — настоящее; когда каждое движение сопровождается легкостью, будто паришь в воздухе; когда синее небо соприкасается на горизонте с яркой зеленью травы, образуя мир неделимый и целый. Впереди заблестела вода, и ее сверкание не терзало Я, который в тот день впервые осмелился, прикрыв глаза ладонью, взглянуть на солнце.

Мост висел над водой, как лента, казался почти невесомым. Прежде Я испугался бы пройти по нему, такому ненадежному, как будто поддерживаемому лишь потокам воздуха, но не сейчас, когда его душа раскрылась, как раскрываются цветы на рассвете, когда он хотел свободно чувствовать.

— Кажется, я могу взлететь как птица, пролететь над водой, — сказал Я.

Ты чувствовал то же самое. Впрочем, их чувства всегда совпадали.

Они остановились на середине моста. Солнце было высоко, и тени укоротились настолько, что почти пропали. Река внизу мерцала, словно дорога из серебра. «Пока смотришь на что-то настолько красивое, с тобой не может случиться ничего плохого», — думали они и пытались отогнать от себя чувство сомнения.

Я еще не постиг смысла слова «неизбежность».

А затем вода вдруг померкла, стала черной как уголь, как тьма в дырках зрачков, как ночной мрак в углах дома, который Я оставил позади. Они одновременно взглянули в небо и увидели, что солнце закрыла огромная туча. Тучу принес резкий ветер, может быть, просто прохладный, но они почувствовали мертвый холод в его дыхании. Ветер нагнул траву, и она потемнела, потому что яркие травинки с другой, показавшейся сейчас стороны, были темно-зелеными.

— Все меняется, — услышал Я свой голос, в котором не отразилось его страха, хотя в любом случае он не сумел бы обмануть Ты. — Как угодно, когда ему вздумается. Если оно кажется добрым, это не значит, что вскоре оно не станет таким же злым, как прежде. Все вокруг. Кроме тебя.

— Мы должны идти, — сказал Ты. — Быстрее!

Мост раскачивался под ветром.

— Неизбежность, — сказал Я и заплакал. — Я не знаю, почему так, но это то, что я чувствую.

— Быстрее! — повторил Ты, но он чувствовал то же самое.

Они достигли противоположного берега. Им было горько оттого, что они позволили себе обмануться. Никогда не следует забывать, что ярко-зеленая трава темная с другой стороны.

— Быстрее!

Я хотел кричать, а значит, Ты тоже. Они шли быстро, хоть и спотыкались о камни, вывороченные из земли тяжелыми колесами телег. Однако и туча двигалась споро. Она стремилась не отпустить их, захватить все небо, уничтожив его синеву, чтобы им двоим было некуда спрятаться от ее тени.

(это неизбежность — остаться в ней навсегда. Я моргнул, и Ты тоже)

Было тихо, но тишина звучала оглушительно громко. Туча нагоняла их, но не только она.

— У нас еще есть шанс убежать, — убеждал его Ты. — Туда, где не бывает туч. Где у плоской травинки нет светлой и темной стороны, а обе светлые.

— Да, — ответил Я. — Я пытаюсь верить в это, — совсем не то, что он хотел сказать. — Расскажи мне, чтобы я мог вспомнить все таким, каким мы представляли.

— Там не бывает темно.

— Даже если много деревьев стоит рядом?

— Да, потому что их листья прозрачны и свет легко проникает насквозь. Они