— Ночью, после битвы, — подхватил другой, — они откапывают убитых и рыщут в поисках трофеев. За любой зазубренный меч или хотя бы сломанный лук готовы перегрызть друг дружке глотки.

— Хорошенько запомните, мальчики, — нудно затягивал третий, — из всех французов неистовые бретонцы были единственными, кто оказал яростное сопротивление нашим предкам, людям с севера. Только они одни сумели отбросить норманнов в море, после чего потрепанные струги тех были вынуждены убраться подальше от бретонского берега.

— Да-да, — снова вступал в разговор первый воин, с рябым лицом и со шрамом через весь лоб, — уж в бирюльки с ними играть нам не придется. Видно, герцог забыл, что у них есть союзники — анжевенцы[54]. Или он и впрямь неустрашимый! Но мы и сами парни не промах!

От таких слов у меня на мгновение аж сердце замерло, зато Герара они привели в неописуемый восторг, хотя на самом деле правды в них не было ни на грош. Но что тогда было правдой? Что в действительности представляли собой бретонские рыцари? Во время этого похода я видел только их сверкающие пятки. Но потом, в битве при Гастингсе, они действительно стояли не на жизнь, а на смерть.

Переправляясь через бухту Мон-Сен-Мишель, мы остановились на крохотном островке с тем же названием. Там герцог наш выполнил святой обряд и снискал благословение настоятеля тамошнего аббатства. Гарольд заметил тогда:

— Ваш герцог — человек осторожный: прежде чем действовать от имени Господа, он берет его себе в союзники. Что ж, это мудро, но интересно бы знать, как Господь относится к его деяниям.

Герар, помнится, здорово отчитал меня за то, что я остался равнодушным к лукавым словам Гарольда, но мне-то какое было дело до того, что имел в виду англичанин! Я пожирал глазами аббатство, это чудо, застывшее скалою между небом и морем, устремив к облакам свои остроконечные башни, у подножия которых кипели волны. Воистину не видел я зрелища краше и милее сердцу за исключением, быть может, одного — Байейского вышитого полотна, зеркала былого!

Когда мы переходили вброд речку Куэнон, наши кони завязли в зыбучих песках. Многие из нас, шедшие впереди войска, едва не погибли, в том числе и неудержимый Герар, бахвалившийся, будто знает безопасный брод. Он первым угодил в страшную топь — прямо головой. Увидев, как он беспомощно размахивает руками, я тут же кинулся ему на выручку. Но Гарольд оказался проворнее меня. Он спас «своего» горе-оруженосца, а заодно и другого нормандца, которого тоже чуть было не поглотила трясина. Потом с улыбкой на лице англичанин вернулся к нам: одного бедолагу он тащил на спине, а второго, Герара — под мышкой, потому как он был малость полегче. В тот день Гарольд снискал всеобщее уважение. Мы восхищались и силой его, и отвагой. Вильгельм одним из первых поздравил Гарольда и похвалил за сноровку. Благородный поступок англичанина также запечатлен на полотне. Там есть и сцена, в которой еще несколько рыцарей приводили Герара в чувство; а вот он уже приходит в себя, на нем дивная красная туника, подаренная Гарольдом!

Однако и после этого злоключения горячности в моем друге ничуть не поубавилось. Не прошло и дня, как он, по всему видать, и думать позабыл про свое роскошное платье, теперь сплошь испачканное илом так, что и не отстирать… Но какие демоны принуждают меня переносить на бумагу все эти подробности с такой тщательностью?.. Бог знает… Во время похода, однако, я никак не мог избавиться от чудных мыслей и странных озарений, преследовавших меня. Я постоянно размышлял, был ли Вильгельм чистосердечен в ту минуту, когда поздравлял Гарольда с избавлением из плена? Мне хотелось взять в толк, когда им и Гарольдом руководило бескорыстие и взаимное расположение, а когда — корысть и подозрительность друг к другу. И в конце концов я пришел к заключению — на беду, довольно скоропалительному, — что в груди нашего герцога билось как бы два сердца: одно жило заботами о простом люде, а другое — делами сильных мира сего.

Когда мы с поднятыми вверх копьями выехали на бескрайние просторы, залитые золотистой дымкой, исходящей от косых лучей заходящего солнца, я подумал о тех, кто распахивал эти тучные земли, водил скотину на водопой и загонял лошадей в конюшни, а быков в стойла. Что значила для нас жизнь этих мирных тружеников и кем были для них мы, следующие мимо верхом, в доспехах, на боевых конях? О, я покривил бы душой, если бы побожился, будто не испытывал ни малейшей гордости оттого, что имел честь принадлежать к славному сословию рыцарей. И все же тихое очарование этого вечера проникло мне в душу и разлилось по всему телу сладким ядом. Я думал тогда: «Странно, однако, выходит — одни трудятся в поте лица и создают всевозможные блага, а другие эти самые блага разрушают! Откуда берет начало это противоречие? Ученые люди разделяют род человеческий на три части: тех, кто творит молитвы, тех, кто занят ратными делами, и тех, кто гнет спину, чтобы всех накормить, одеть, дать все необходимое, ибо так угодно Всевышнему. Но разве это справедливо?..» Теперь я уже не спрашиваю себя, справедливо такое разделение или нет. С годами мне стало ясно, что сомнения эти — не более чем прекраснодушное заблуждение, надуманное и противоречащее здравому смыслу, да и самой жизни.

Наш поход в Бретань был лишь прологом к событиям, которые ожидали нас впереди. И о нем я расскажу только самое главное. Герцог Вильгельм желал поразить Гарольда своим стратегическим искусством, англичанину же хотелось удивить того своей отвагой. И оба они угодили друг другу, чем каждый по-своему остался весьма доволен. Жители Доля, едва завидев нас, тут же пустились наутек: самые торопливые покидали город по веревкам, переброшенным через крепостные стены, потому что в городских воротах от потока беглецов образовались глухие заторы. Та же участь постигла и Ренн. Этот город мы взяли мощным приступом и без особых усилий — тамошние жители сопротивлялись только для видимости. Несчастному герцогу Конану ничего не оставалось, кроме как укрыться в Динане. Там бретонцы наконец спохватились и решили дать нам отпор. Они встретили нас дождем стрел, дротиков и копий. Гарольд, среди достоинств которого благоразумие было не самым главным, отчаянно, но тщетно бросался из атаки в атаку, он положил немало своих рыцарей и, в конце концов, был