Шрифт:
Закладка:
Взгляд герцога действовал на меня завораживающе, особенно когда от пламени гнева, только что полыхавшего в его очах, остался лишь слабый огонек. Я тут же вспомнил рассказы нашего сенешала и увидел повелителя моего таким, каким он был в отрочестве, — лишенным всех прав, гонимым, оскорбленным, но сохранившим веру в свое могущество. Я чувствовал — несгибаемая воля к победе жива в нем. В ту пору, когда он, скрываясь от убийц, жил среди крестьянских мальчишек и делил с ними радость, труд, пищу и кров, уже тогда в сердце его зрело необоримое желание быть первым во всем. И вот сейчас, по завершении трапезы и горячего спора, я, как никогда прежде, ощутил силу, могущество и величие моего повелителя. По простоте душевной я тоже проникся ненавистью к Ги Понтьейскому и заподозрил Гарольда в вероломстве, а посему посчитал уместным сказать:
— Они не посмеют, сеньор.
— Да услышит тебя Господь!
И, словно угадав, о чем я думаю, он прибавил:
— Однако ненависть свою и подозрения держи при себе. С годами ты поймешь — молчание дороже самого прекрасного слова.
Наконец Ги Понтьейский уступил. Он согласился отдать нам Гарольда — но не за выкуп, а в обмен на укрепленный замок, окруженный обширными плодородными землями, что стоял на границе герцогства. Сия жертва была огромна — щедрость герцога поразила всех, кроме Герара.
— Наш повелитель, — воскликнул он, — не вчера родился. Он малый не промах — даст фору любому купцу! Могу поспорить на твои зеленые сапоги с ремнем в придачу: он облапошил графа Ги, хоть тот и считает себя в выигрыше… Чего молчишь? Пораскинь малость мозгами: если б герцог отвалил за Гарольда чистым золотом ровно столько, сколько весит англичанин, это было бы то же самое, что отдать два замка, а то и больше!
— Неужто так?
— Хоть мне и претит негоция, дружище, однако ж в таких делах я успел собаку съесть: к примеру, я могу без труда определить, принесет ли сделка выгоду или нет и где нужно уступить в малом, чтобы выиграть в главном. Да, герцог принес большую жертву, но за нее он получит великую плату — или я его плохо знаю! Отныне Гарольд у него в большом долгу. Понял?
Я мог бы в два счета заткнуть ему рот, но смолчал: пускай себе считает меня недотепой и пребывает в неведении — зачем ему знать о тревогах и подозрениях, кои доверил мне мой повелитель? И все же я не мог не признать — кое в чем Герар был, несомненно, нрав.
И вот некоторое время спустя нас обоих включили в число сопровождающих герцога в Понтье. На протяжении всего пути Вильгельм был добр и весел.
— Он, — заметил Герар, — словно тот кречет, что кружит над куропаткой.
Ги Понтьейский сам явился в условленное место, правда, в сопровождении немалого эскорта — то ли от страха, то ли чтобы засвидетельствовать почтение нашему герцогу. Нас было человек двадцать, может, чуть больше, но мы шли на правое дело, и слава герцога была нам доброй порукой. Я не стану описывать плутоватое лицо графа Ги, больше похожее на морду хорька, и пересказывать его лживые заверения в дружбе. Скажу только, что, набравшись нахальства, он заявил:
— Дражайший сеньор Вильгельм, какими только благами не пожертвуешь из уважения к вам!
— В самом деле, досточтимый сир Ги, — сыронизировал герцог. — Примите за это мою благодарность. А земли, что я передаю вам во владение, всего лишь скромный дар от меня в знак нашей дружбы.
Засим герцог по-братски обнял Гарольда. Мы разглядывали англичанина с большим любопытством, уже давно доходившая до нас молва передавала восхищение людей его внешностью. И слухи эти были нисколько не преувеличенными. Герцог Уэссекский, которого иногда величали также герцогом Английским, был высокого роста. Волосы его, цвета сверкающего золота, пышные, как у женщины, придавали ему необыкновенно величественный вид — таково было наше первое впечатление. От голубых, на редкость выразительных глаз нельзя было отвести взор. Каждым своим словом и жестом он как бы показывал, что привык повелевать и требовать полного и мгновенного повиновения. На прощанье он нанес графу Понтьейскому легкий укол:
— Тысячекратно благодарю вас за гостеприимство, сир Ги. Я долго буду помнить тяжелые своды Борэнского замка и решетку, которую вы предусмотрительно поставили на мое окно, — наверное, для того, чтобы я как-нибудь невзначай не вывалился наружу.
— Я делал все, чтобы угодить вам, — ответил нисколько не смутившийся граф Понтьейский. — Хотя, согласен, Борэнский замок — не самое гостеприимное место.
— И притом настолько, дружище, что сокол мой едва ли мог насытиться падалью, которую вы швырнули ему своею щедрою рукой.
— Что поделаешь, сир Гарольд, ведь вы значили для меня куда больше, нежели ваша прожорливая птица.
Англичанин повернулся к Вильгельму и сказал:
— Я у вас в неоплатном долгу, благородный герцог. Что могу я сделать для вас в знак моей признательности?
В этот миг Вильгельм мог бы повернуть ход событий, принудив Гарольда к немедленному подчинению своей воле, а в случае неповиновения — вернуть его графу Понтьейскому.
Однако в ответ он лишь улыбнулся, и после того, как сделка была заключена, а соответствующая хартия подписана и скреплена печатями, мучитель англичанина вместе со своей свитой отбыл восвояси. И мы, ликуя, что все завершилось именно так, тоже отправились домой. Казалось, Гарольд с Вильгельмом уж такие стали друзья — водой не разольешь. Герцог наш старался предупредить малейшее желание гостя, а тот в ответ осыпал его благодарностями и медоточивыми похвалами. На каждом привале герцог поил его всласть, хотя сам ухитрялся едва пригубить из кубка, — таким образом он думал выведать у Гарольда его истинные намерения. Гарольд же, хоть и был изрядно пьян, язык держал за зубами: говорил туманно, давал нелепые обещания, вместо прямых ответов только отшучивался или божился в том, чего отродясь не бывало. В один из вечеров, вернувшись со службы, Герар поведал мне:
— Плод еще не созрел! По-моему, англичанин темнит: болтает всякий вздор, говорит — торопиться, мол, некуда.
— А герцог?
— Покамест терпит все его выкрутасы. Делает вид, будто ничего не понимает и верит в чистосердечие своего лучшего друга — однако, похоже, терпению его вот-вот придет конец.
