долгое, утомительное путешествие. Он верхом на коне, рядом свора охотничьих псов, на ошейниках которых висят звонкие бубенчики. Быть может, Гарольд уже усмирил гордыню и сменил гнев на милость, а возможно, тешил себя надеждой, что ему удастся выполнить поручение немощного короля по-своему. Как мне кажется, в его ближайшем окружении нашлись златоусты, сумевшие внушить ему, что можно без труда обмануть и Эдуарда, и Вильгельма: надобно лишь прикинуться, будто он исполняет волю своего повелителя, и, скрыв истинные намерения Эдуарда, окончательно сбить Вильгельма с толку. Но они не учли, что герцог Вильгельм — человек весьма проницательный. Как бы то ни было, а иные и посейчас продолжают говорить, будто жизнь в теле Эдуарда в то время уже едва теплилась и старик, лишившись разума, не ведал, что творил. Некоторые утверждают, что друзья тайком бессовестно и беззастенчиво настраивали против Вильгельма Гарольда, пользуясь его безволием и болезненным тщеславием. Они упорно распространяли слухи, будто король Эдуард, устав от государственных дел и решив удалиться от них на покой, в конце концов, уступил настояниям своих приближенных и позволил Гарольду вести переговоры об унаследовании им английского престола. Они даже уверяли, что во избежание взаимной ненависти и распрей Гарольд заручился у короля позволением заключить полюбовное соглашение с Вильгельмом. Да, так говорят люди, которые когда-то потерпели жестокое поражение и были бесконечно унижены.

Итак, за охотой, беседами и пирами, явно не поспешая, Гарольд добрался наконец до Босхэмской бухты. На полотне хорошо видно, как он вместе со своим неразлучным оруженосцем входит в тамошнюю церквушку, преклоняет колени и молит Господа благословить его на плавание. Ах, как жаль, что Небу не было угодно, чтобы струг его поглотила морская пучина — тогда бы не остались лежать на поле брани под Гастингсом тела добрых и верных друзей, вставших друг против друга! Однако, как уверяют слуги Божьи, Всевышний не может избавить нас от всех бед. Но он всегда дарует нам возможность искупить грехи наши. Он дает нам время на раздумья, дабы мы могли обуздать свои страсти и встать на праведный путь. Тем не менее срок, отпущенный свыше, не образумил спесивого Гарольда — он воспользовался им для того, чтобы еще пуще укрепиться в своих коварных помыслах.

В ожидании прилива Гарольд устроил трапезу в замке, стоящем на побережье. На полотне за очертаниями стрельчатых окон можно рассмотреть, как он сидит в зале на втором этаже замка и бражничает в кругу своих спутников. Затем спускается по лестнице, что ведет прямиком к берегу моря, разувается и идет к стоящему на якоре кораблю. Любимого пса своего он несет, бережно прижав к себе левой рукой, — жизнь твари, видать, ему дороже жизни людей. Сокол сидит на запястье его правой руки. И вот он уже всходит на корабль, весьма воодушевленный: ибо англичанам, как и нам, не страшна морская стихия.

Ветер, поначалу оказавшийся попутным, надул полосатый парус. Однако в этом мире, как известно, за удачей непременно следует неудача, а счастье всегда идет рука об руку с бедою — и вот благой ветерок вдруг сменился суровым восточным ветром, несущим громы и молнии, который вскоре превратился в истый ураган. Силы неба и воды, слившись воедино, понесли струг Гарольда к пикардийским берегам. Вскоре впередсмотрящий, привязанный к мачте, воскликнул: «Земля!», и те, кто уже считал себя погибшими, возликовали. Но увы! В те времена существовал обычай — существует он, насколько мне известно, и поныне, — многим ненавистный, но любимый теми, кто следовал ему всегда: он зовется «трофейным», или «варекским», правом. По этому праву все, что море прибивает к берегу: людей, живность, корабли или их обломки, корабельный груз, оружие и прочий скарб — все это становится собственностью сеньора, владеющего прибрежной землей.

Так Гарольд сделал первый шаг навстречу своей судьбе.

Герар стоял на страже во дворце, когда сенешал провел к сиру Вильгельму незнакомого рыцаря. Вести, принесенные незнакомцем, были столь серьезны и секретны, что он пожелал передать их только лично самому герцогу. Если б не заступничество сенешала, быть бы этому бедолаге странствующему рыцарю, косматому и грязному, битым стражниками.

— Сир герцог, — молвил сенешал, — я взял на себя смелость препроводить его прямо к вам. Он не желает сдавать оружие и не называет ни своего имени, ни имени сеньора, которому служит.

В ответ несчастный проворчал:

— Я признаю только одного сеньора — того, что находится здесь.

— Откуда ты держишь путь?

— Из Понтье… Я чудом остался жив.

— Я слушаю тебя.

— Сеньор герцог, я загнал двух коней. А прибыл я из Борэнского замка; хозяин его, граф Ги, замыслил против вас недоброе, он хочет нанести вам оскорбление.

— Ближе к делу!

— Граф Гарольд, он же герцог Уэссекский и покровитель англичан, попал на понтьейский берег. Причиной тому — буря, а может, измена кормчего. Он думал, что пристал к берегам Нормандии, но, на беду, корабль прибило к вражескому берегу Понтьейского графства. Граф Ги послал к прибывшим своего человека — предупредить, чтобы Гарольд сдавался добром, но Гарольд и свита его отказались добровольно сойти на берег, и тогда граф захватил их силой. Под большой охраной он доставил пленников в Борэнский замок да там и заточил — явно с недобрым умыслом. За богатый улов-де и выкуп надобен немалый.

— Господом всемогущим клянусь — он мне ответит за это!

Хотя в голосе герцога звучал гнев, а глаза метали молнии, на лице застыло каменное выражение.

— Ги Понтьейский доволен уловом. Он благодарит ветер и бурю и считает, что добычей владеет по праву.

— Было время, когда я велел вешать всякого, кто был уличен в грабеже кораблей, потерпевших крушение у моих берегов.

— Но ведь Гарольд-то в Понтье, сир герцог! Ги требует с него огромный выкуп — и Гарольд, несмотря на фамильные богатства и покровительство своего короля, пребывает в печали. А оруженосец его плачет.

— Что ж, так положено: оруженосцам — лить слезы, а доблестным рыцарям — дела великие вершить! Благодарю тебя, добрый друг, за то, что ты пустился в столь опасный путь, чтобы найти меня, хвалю твою отвагу. Сенешал, воздай ему за заслуги его, и пусть отдыхает, сколько душе его будет угодно.

Справедливости ради надобно сказать, что герцог щедро вознаграждал тех, кто хотя и был незаметен, но оказывал ему добрые услуги: предупреждал о злословии, недобрых помыслах, преступных деяниях и тайных заговорах тех, кого он уже подозревал. Одним ухом он слышал, о чем говорили в Париже, а другим — о чем в Лондоне, знал также о том, что замышлялось и в