Хью усмехнулся, но заговорил невесело.

– Спасибо, но нет. Теперь неинтересно мне. Отсутствие одобрения мне сильно мешает. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Как прошла ваша поездка?

– Прекрасно! Лучше и ожидать было нельзя.

– Вам повезло. Здесь стояла невыносимая жара.

– Что же держало вас в городе?

– Причин было слишком много, а одна из них была слишком печальна, чтобы о ней говорить. Кроме того, вы наверное забыли, – добавил он с достоинством, – что я занят делом. Я присоединился к миру работающих людей.

– Бросьте, Хью, – рассмеялась Билли, – наверняка вы завтра собираетесь уехать на другой конец света.

Хью подобрался.

– Почему-то никто не верит, что я всерьез, – обиженно сказал он, – я… – Вдруг он махнул рукой, расслабился, сел поудобнее и медленно улыбнулся. – Ладно, Билли, я сдаюсь, вы правы, – признался он, – я всерьез задумываюсь о том, чтобы уехать… ну, на полпути до конца света, в Панаму.

– Хью!

– Да, боюсь, что так. Этот визит может стать прощальным, если я уеду.

– Но, Хью… Я, конечно, вас дразнила, но все равно думала, что вы на этот раз осели на одном месте.

– Да, я тоже так думал, – вздохнул он, – но, боюсь, Билли, в этом нет смысла. Конечно, я еще вернусь и снова свяжу свою судьбу с их светлостями Джоном Доу и Ричардом Роу, но сейчас меня одолела тяга к перемене мест. Я хочу снова увидеть дорогу. Конечно, если бы мне приходилось самому зарабатывать на хлеб, масло и сигары, все было бы по-другому. Но мне не нужно, и я это знаю. Вероятно, в этом и лежит корень проблемы. Если бы не все те сорочки, в которых я якобы родился, по мнению Бертрама, жизнь моя текла бы по-другому. Но сорочки всегда со мной, и я знаю, что в любой момент могу отправиться покорять горы и переплывать озера. Теперь мне захотелось это сделать. Вот и все.

– То есть вы уедете?

– Видимо, да, на некоторое время.

– А те причины, которые удерживали вас здесь летом? – рискнула Билли. – Они больше… не властны над вами?

– Нет.

Билли задумалась, глядя на своего собеседника. Почувствовав, что зашла в тупик, она решила начать сначала.

– Вы так и не рассказали мне все и обо всех, – сказала она с улыбкой. – Раз уж о вас я уже знаю, то расскажите теперь о других неважных всех.

– То есть…

– О тете Ханне, Грегори, Сириле и Мари, и близнецах, и мистере Акрайте… Обо всех.

– Но вы наверняка получали от них письма.

– Да, кое-кто мне писал, и после возвращения я уже многих видела. Просто я хочу знать вашу точку зрения на события лета.

– Хорошо. Тетя Ханна мила, как и всегда, носит столько же шалей, сколько обычно, а ее часы бьют двенадцать в половину двенадцатого.

Миссис Грегори все так же добра, хотя, боюсь, здоровье ее несколько пошатнулось. Мистер Аркрайт уехал за границу – полагаю, об этом вы знаете. Я слышал, что он добился там большого успеха и будет петь в Берлине и Париже этой зимой. Возможно, из Панамы я отправлюсь в Европу и тогда увижу его. Мистер и миссис Сирил поживают прекрасно, но до сих пор не выбрали близнецам имена.

– Знаю, а ведь бедняжкам уже исполнилось три месяца! Какой стыд! Вы, наверное, знаете причину? Сирил говорит, что придумать имя ребенку – одна из самых важных и сложных вещей на земле и что, по его мнению, он уверен, что люди должны сами выбирать себе имена, когда достигнут разумного возраста. Он хочет подождать, пока близнецам исполнится восемнадцать, и на день рождения преподнести им имена на выбор.

– Господи, – рассмеялся Калдервелл, – я слышал кое-какие сплетни, но не думал, что это окажется правдой.

– Однако это правда. Он утверждает, что знает множество огромных тучных женщин, которых зовут Грейс или Лили, и еще больше крошечных нежных леди, носящих торжественные имена вроде Джеруша Теодосия или Зенобия Джейн, и что, если он назовет мальчиков Францем и Феликсом в честь Шуберта и Мендельсона, как хочет Мари, они наверняка будут ненавидеть музыку и обожать акции или мануфактуру.

– Хм! – сказал Калдервелл. – Я видел Сирила на прошлой неделе, и он сказал, что еще не придумал близнецам имена, но не назвал причины. Я предложил ему два чудесных имени, но ему они почему-то не понравились.

– И какие же?

– Элдад и Вилдад.

– Хью! – запротестовала Билли.

– А почему нет? – ощетинился он. – Я уверен, что это новые, уникальные имена и очень даже музыкальные, гораздо лучше ваших Францев и Феликсов.

– Но это вообще не имена!

– Имена, конечно.

– Откуда вы их взяли?

– С нашего семейного древа. Хотя вообще они из Библии, как утверждает Белль. Вы, может быть, не знали, но сестрица Белль в последнее время носится с нашим семейным древом, и она рассказала мне о паре своих открытий. Видимо, двое основателей… или потомков? нашего рода звались Элдадом и Вилдадом. Мне кажется, что это отличные имена, но Сирилу они почему-то не понравились.

– Удивительно! – рассмеялась Билли. – Но, Хью, это же серьезно. Мари хочет назвать их хоть как-нибудь, но Сирилу этого не говорить, хотя Мари и дышать перестанет, если узнает, что Сирил не одобряет саму идею дыхания. А Сирил вовсю твердит, что мальчики должны выбрать себе имена сами.

– Что же делать? – улыбнулся Калдервелл.

– Понимаете, как сложно? И честно говоря, я очень всем сочувствую, потому что никогда не любила собственное имя. Билли стало для меня страшным испытанием. Бедный дядя Уильям не единственный приготовил пистолеты и удочки для гипотетического мальчика. Я не уверена, но, если бы мне позволили выбрать себе имя, скорее всего, меня звали бы Еленой Кларабеллой, потому что так звали всех моих кукол – с приставкой «первая», «вторая», «третья» и так далее, чтобы их можно было различить. Я полагала, что Елена Кларабелла – это самое женственное из возможных имен и самое далекое от ужасного Билли. Так что я во многом понимаю Сирила.

– Но мальчиков же надо как-то звать сейчас, – возразил Хью.

Билли вдруг засмеялась.

– Конечно, их как-то зовут, – фыркнула она, – не Сирил, конечно. Он говорит о них «они», или «он», или «этот». Впрочем, он не так уж часто их видит. Мари пришла в ужас, когда узнала, что няньки вечно держат их в кабинете, и все немедленно изменила, как только вернулась к делам. Близнецы теперь живут в детской, как мне говорили. Но что до имен… Няньки, судя по всему, привыкли звать их Горошком и Ямочкой. У одного на щеке ямочка, а у