Подготовив таким образом почву, он открыто признается в своей любви к Джорджине; затем, без сомнения, предвосхищая дальнейшую линию спора, он обобщает о ее типе: «Я полагаю, вы думаете, что русские женщины должны обладать какой-то необычайной привлекательностью, и я отвечу, что так оно и есть. Для меня они обладают всеми добродетелями французов и ни одним из их пороков: культурные, чрезвычайно артистичные и, я полагаю, наиболее развитые в идеализме из всех народов мира». Это от самых идеалистичных американских благотворителей в России.

В июне, после долгих мучений, он сообщает, что Джорджина приняла его предложение руки и сердца. Миссис Чайлдс, естественно, не одобряет этот брак, не в последнюю очередь потому, что ее разрешения не спросили. Охваченный чувством вины, Ривз умоляет свою мать быть разумной, уважать его желания. Он по очереди умоляет и ведет себя вызывающе, когда чувствует, что она молчит. Он отправляет ей письма, которые получил от Джорджины, отправляет ей фотографию Джорджины и просит Джорджину написать его матери. Ее письмо от 25 июня выводит его из себя: «Когда-нибудь я заставлю тебя пожалеть, что ты написал мне то письмо». В конце концов миссис Чайлдс разжимает хватку, и пара может вступить в брак с полного благословения матери жениха.

В воскресенье, 13 августа 1922 года, в 14:00 пополудни, Ривз и Джорджина обвенчались в Исаакиевском соборе в Петрограде. Служба была совершена по русскому православному ритуалу с незначительными изменениями, поскольку Чайлдс не принадлежал к этой вере. Фермер Мерфи оставил непочтительное описание церемонии, на которой священник зачитал отрывок из «посланий апостола Павла, в которых он дает наставления женам и повелевает им бояться своих мужей». Апостол Павел никогда не был женат».

Сорок два года спустя сотрудник АРА Джон Бойд стоял рядом с Чайлдс в Ницце, когда там покоилась Джорджина. Чайлдс переживет ее на двадцать лет.

Для Билла Кейси, чья семейная судьба оказалась не такой, как прогнозировалось. Он умер в Утике в возрасте тридцати лет. Его вдова объяснила, что его нервная система была ослаблена во время службы во Франции. Она и ее десятилетний сын обратились за помощью в АРА в Нью-Йорке. Она была на мели и не могла понимать английский или говорить по-английски, а это было в декабре 1929 года.

ГЛАВА 20. РАЗВЯЗКА

21 февраля 1923 года бывший русский сотрудник АРА, проживающий в Харькове, подписавшийся именем М. Степанов, составлял письмо для отправки работнику по оказанию помощи в Москву, когда получил «ужасную новость»: в Казани Нина Нилюбина, молодая женщина, известная обоим мужчинам, покончила с собой. Что еще более шокирующе, она «застрелилась в комнате американца».

Самоубийства, казалось, были эпидемией в Советской России в начале 1920-х годов. Ни один класс людей не был исключением. Крестьяне покончили с собой, чтобы не столкнуться с мучительными последними днями или неделями голодной смерти. Работники по оказанию помощи, созерцая груду трупов, задавались вопросом, многие ли из умерших сами прекратили свои страдания — и, возможно, страдания своих близких. Ходили истории о голодающих людях, лежащих среди жертв тифа, чтобы заразиться и тем самым ускорить их выздоровление. В других случаях целые семьи запирались в своих домах, заделывая все выходы глиной, и поджигали постройки. Доктор Василевский видит в таком поведении «много элементов психоза, очень вероятно, даже коллективного, массового психоза».

Обездоленные классы, сломленные, хотя в целом и не голодающие, также потеряли свою долю в результате самоубийств — «бывшие люди» стали таковыми в буквальном смысле. Один российский сотрудник АРА в Одессе заявил, что таких инцидентов было «множество», «не только из-за лишений, но и из-за безнадежности и глубокой моральной депрессии, вызванных полной изоляцией». Здесь доказательства более осязаемы, поскольку личности отдельных жертв обычно были известны более широкому кругу людей.

Другим видом самоубийства, оставившим свой след в Советской России в начале 1920-х годов, было самоубийство молодого истинно верующего большевика, психологически опустошенного внезапным отступлением от Военного коммунизма. Каковы бы ни были масштабы этого явления, широкое распространение, полученное этим изображением гибели юношеского идеализма, многое говорит о духовном кризисе большевизма в 1921 году.

Чайлдс описывает в своем дневнике случай с молодой коммунисткой-энтузиасткой из Казани, чья «комната была смежной с комнатой моей подруги, одной из сотрудниц нашего офиса, и она сказала, что слышала выстрел, произведенный им из револьвера, а затем крик его матери». Говорят, что покойный был «в отчаянии от трудностей, стоящих перед поступательным движением коммунизма, который в этот момент был вынужден отступить. Итак, он вышиб себе мозги из-за разочарования в идее». Романтика в этом явно апеллирует к романтическому началу в Чайлдсе.

Когда Фил Шилд исчез в Симбирске в октябре 1922 года, сначала казалось, что АРА, возможно, подозревает самоубийство. Впоследствии, в отсутствие неопровержимых доказательств, руководители попытались скрыть соответствующие косвенные улики, удалив информацию из отчетов АРА, даже некоторые из тех, которые были помечены как «конфиденциальные». По-видимому, главной заботой было сбить иностранных корреспондентов со следа. И неудивительно: американцы в Симбирске с самого начала заподозрили самоубийство, сославшись на тревожное душевное состояние Шилда — в немалой степени, как говорили, из-за его романа с замужней женщиной.

В первом меморандуме окружного инспектора Джо Далтона Хаскеллу по поводу исчезновения, написанном 17 октября, он описывает Шилда как «человека, который держится особняком». Он «вспыльчивый, хотя, за исключением редких случаев, всегда был в состоянии контролировать этот темперамент. Те, кто знает его лучше всех, говорят, что он подвержен периодам депрессии, которым противопоставляются периоды жизнерадостности». Было известно, что отец Шилда умирал от рака — он скончался в течение нескольких недель, — что огорчило молодого Шилда, как и обнаружение краж сахара на складе, хотя он никоим образом не был ответственен.

Далтон был новичком в Симбирске и должен был полагаться в таких деталях на своих коллег из АРА, среди которых был доктор Марк Годфри. В письме руководителю медицинского отделения в Москве доктору Бьюксу Годфри заявил, что Шилд «всегда был немного эксцентричным и, как говорят, у него были периоды выраженной меланхолии». Годфри заявил, что «склонен думать, что он покончил с собой, прыгнув в реку, поскольку сообщается, что временами в течение нескольких дней он был довольно подавленным. Конфиденциально я думаю, что у него была какая-то любовная интрижка».

Однако ничто из этого не останется конфиденциальным надолго. Письмо Годфри каким-то образом попало в руки Дюранти в Москве, который подробно процитировал его в сообщении по этому делу, а версия о самоубийстве попала в заголовки «Нью-Йорк таймс». Это была настоящая сенсация, и реконструкция Годфри последних часов жизни Шилда приобрела мелодраматический оттенок: «В субботу он сказал подруге, что хотел бы сказать ей «До свидания», поскольку устал от этого места. На вопрос девушки она утверждает, что он сказал ей: «Лучше бы я никогда не рождался, все