Позже в тот же день была проведена еще одна служба, на этот раз по римско-католическому ритуалу, посвящение жениха в новую веру. Несколькими неделями ранее Норрис и его будущая невеста прошли советскую гражданскую церемонию — бумажную работу, которая показалась ему шокирующе безличной: «Возможно, вы заполняли декларацию о подоходном налоге».

После того, как молодожены покинули Россию, осталось последнее церемониальное препятствие. Поскольку американское правительство не признавало браки, заключенные американскими гражданами в России, для получения миссис Норрис американского паспорта паре было необходимо оформить соглашение в присутствии американского консула. Это произошло, как и с большинством других пар АРА, в Риге.

Начиная с осени 1922 года возникло еще одно препятствие. В октябре правительство Соединенных Штатов приняло закон, согласно которому иностранный гражданин не может автоматически приобретать американское гражданство, вступая в брак с гражданином США. Это означало, что супруг-неамериканец должен был въехать в страну в качестве иммигранта, а это означало установление ежегодной иммиграционной квоты, которая была разбита по странам. Это стало настоящей проблемой ближе к концу миссии, летом 1923 года, когда в АРА начался ажиотаж свадеб. Те, кто не смог воспользоваться квотой для России, обнаружили, что их европейский медовый месяц продлен до начала нового финансового года, который начнется 1 августа.

Вот тут Кейси просчитался. Он прибыл в Нью-Йорк 18 июля со своей новой невестой только для того, чтобы обнаружить, что квота для России была заполнена. Миссис Кейси пришлось оставаться под стражей на острове Эллис в течение двух недель. Таким образом, Уильям Дж. Кейси признал себя виновным в оскорблении страдающей российской интеллигенции.

Несмотря на заметное присутствие большого количества бывших дворян и буржуа среди российских супругов, похоже, проблем с вывозом новых невест из страны было немного. Сомервилл женился в Симбирске в сентябре 1923 года, вскоре после ухода русской части, что может объяснить, почему для того, чтобы пара могла уехать вместе, они должны были получить документ из Симбирского ГПУ, удостоверяющий «отсутствие контрреволюционной деятельности со стороны моей жены».

Единственный случай, когда советское правительство воспрепятствовало отъезду супруга из АРА, касался другого американца из Казани, окружного инспектора Ивара Варена. Родившийся в зажиточной семье в Финляндии, Варен сбежал в Америку, где выучил английский в армии США, в которой дослужился до звания капитана. Его новой жене, петроградской княгине Чегодаевой, никогда не разрешат покинуть Советскую Россию. Конкретные причины этого неясны, поскольку, возможно, они не касались несчастной пары, хотя проблема, несомненно, проистекала из характера оппозиции ее семьи большевизму во время революции. В любом случае, продержавшись несколько лет, Варен был вынужден развестись со своей принцессой. Когда наступила Великая депрессия, для него настали трудные времена, и, по словам Чайлдса, «причиной его смерти стало пьянство». В какой степени несчастливый конец его русской любовной истории способствовал его кончине, конечно, можно только догадываться. Чайлдс рассказывает нам, что даже в Казани Варен «часто с тоской замечал мне: «Тебе не нужно беспокоиться о будущем, но для меня все выглядит мрачным»».

Судьба Варена наиболее резко контрастирует с судьбой его казанского коллеги, чье любовное увлечение Джорджиной Клокачевой из Петрограда является сюжетом викторианских любовных романов. К такому выводу приходишь после посещения библиотеки Эйдермана при Университете Вирджинии в Шарлотсвилле, где хранятся документы Чайлдса, в том числе переписка пары во время ухаживания: Джорджина пишет из Петрограда, Рив — из Казани.

Когда они познакомились, Джорджине было двадцать девять лет, на год старше Чайлдса. Она происходила из культурной и некогда богатой семьи — ее мать была француженкой, вдовой русского морского офицера, — и до войны она повидала большую часть Европы. Предыдущий брак Джорджины, который, кажется, длился всего три недели, был за мужчиной, убитым большевистскими войсками на Украине во время Гражданской войны.

Николай Фешин написал портрет Джорджины в 1922 году, после того как она переехала в Казань. Фешин познакомился там с благотворителями, некоторые из которых заказали ему написать их портреты по цене 250 000 000 рублей, или около 50 долларов за каждого. Среди них был Чайлдс, который говорит, что выдержал восемнадцать сеансов. Фешин учился у Репина, великого русского художника-реалиста, и влияние мастера заметно в работах ученика, которые в то время также были чем-то обязаны поздним импрессионистам. С помощью АРА, в частности Чайлдса, Фешин смог эмигрировать в Соединенные Штаты в 1923 году, в конечном итоге поселившись в Таосе, где его имя постоянно неправильно переводилось как «Фешин», он заново открыл себя как один из ведущих художников американского Юго-Запада.

Джорджина Фешин — хрупкая женщина исключительной красоты, отличающаяся большими, почти навыкате глазами. Из этого нетрудно понять физический аспект привлекательности Чайлдса, хотя Джорджина сочла сходство нелестным.

Чайлдс ненадолго остановился в Петрограде в марте 1922 года по возвращении из Европы, где провел несколько недель, выздоравливая после перенесенного тифа. Его представили Джорджине в офисе АРА, где она работала в канцелярском отделе. Это был, по крайней мере для него, случай любви с первого взгляда. «У меня не было времени на длительные маневры, — вспоминал он позже, — поскольку через три или четыре дня я был вынужден вернуться в Казань».

Чайлдс был сыном исключительно собственнической матери, черта характера, которая, возможно, частично объясняется смертью его старшего брата. Она яростно вмешивалась в романы Ривза, рассматривая любую женщину, вошедшую в его жизнь, как потенциальную соперницу за его любовь. Чайлдс, будущий посол США в Саудовской Аравии, Йемене и Эфиопии, достаточно хорошо переносил это бремя, хотя его мысли были заняты сложной дипломатией, необходимой для того, чтобы продемонстрировать матери свою бессмертную преданность ей, а также Джорджине. Со своим отцом, который здесь фигурирует нечетко, он никогда не был близок.

Итак, весной и летом 1922 года мать Чайлдса в Ричмонде стала чем-то вроде третьего угла любовного треугольника с Ривзом и Джорджиной. Сегодня она немой участник, ее письма сыну в Казань, по-видимому, были утеряны. Тем не менее, его послания к ней с эмоциональными мольбами о понимании, поддержке и любви наводят на мысль о ее способе сопротивления.

В марте, впервые увидев Джорджину, «одну из самых привлекательных девушек, которых я когда-либо встречал», Чайлдс, добросовестно сообщая о своем открытии, пытается успокоить свою мать, говоря ей: «Не бойся. Казань находится в 1200 милях от Петрограда, и я полагаю, это означает конец, возможно, потенциального романа».

Месяц спустя, когда весна в полном расцвете и Джорджина отвечает из Петрограда на его эпистолярные заигрывания, Чайлдс решает, что должен прояснить свои чувства. Он начинает, возможно, подсознательно, косвенно: «Я достиг той точки, когда, я думаю, я никогда не был бы удовлетворен жизнью где бы то ни было, кроме России. Старожилы говорят, что русский клоп — это болезнь, и что когда он проникает в твои вены, ты безнадежен; что