До конца рабочего дня еще очень далеко, поэтому покупателей в магазине — раз-два и обчелся.

Я осмотрелся. В рыбном отделе — вообще никого, лишь высокий, горбоносый, мускулами в Шварценеггера, парень усердно чистит громадный (запросто может порезвиться Ихтиандр) аквариум, предназначенный для живых карпов, белых амуров и осетров.

— Слушай, приятель, а не можешь ли ты позвать Лилю-менеджера?

— У нас их две, — продолжая увлеченно елозить шваброй по недомытой стеклянной стенке, отвечал горбоносый красавец, и я мысленно чертыхнулся — надо же, забыл спросить, как ее фамилия.

— Она раньше в ресторане работала. В «Пирах Лукулла», кажется, — находчиво воспользовался я единственной известной мне наводкой.

— Понял, — ответил мойщик аквариума. — Подождите минутку.

Лиля-менеджер оказалась веселой и симпатичной девушкой с ямочками на щеках, которые, кажется, не исчезали никогда по той простой причине, что она постоянно улыбалась.

— Здра-а-а-асте! — от души пропела она мне, как хорошо знакомому дяденьке. — Я уже знаю, кто вы — Зойка очень точно вас описала.

— А как меня зовут, тоже известно? — улыбнулся я.

— Тоже, — ямочки на ее щеках стали такими глубокими, что хоть бери и сажай по деревцу. — Вы — Эд. Очень мило звучит. Совсем по-современному.

— Лилечка, а не могли бы вы, — как можно проникновеннее попросил я, — до мельчайших деталей припомнить тот вечер, когда за вашим столиком сидел человек, которого вам показала Зоя.

— Ой, вы с Зоей так подходите друг другу! Такая пара — прямо закачаешься! — Она что, пропустила мой вопрос мимо ушей? Нет, не пропустила, потому что без всякого перехода, но уже ближе к теме: — Вы, если не ошибаюсь, следователь?

— Самоучка, — стеснительно признался я. — А что, похож на Шерлока Холмса?

— Немножко… Ну, а тот вечер… Мужчина, который на фотографии, пришел, вместе с двумя остальными, где-то часов в восемь вечера. Бутылку водки заказали, еды. Посидели часа два — два с половиной. Конечно, о чем вели беседу, я не слышала. Но когда приносила очередные блюда или меняла пепельницу, какие-то обрывки фраз ловила.

— Например?

— Когда принесла им уже кофе, ваш этот мужчина, по возрасту самый из них старший, кстати, может, я хорошо запомнила его потому, что он курил трубку, очень приятный, медовый такой дымок, дважды повторил: «Это совершенно невозможно! Нет, я не могу на это пойти…»

— И какое при этом у него было выражение лица?

— Совершенно неуступчивое. Кстати, одного из остальных двоих я знаю.

— Серьезно?! — встрепенулся я.

— Он бывал у нас довольно часто. Лет ему за тридцать, в деньгах не стеснен. Знаете, официантки, — ямочки на щеках Лили приготовились к посадке саженцев, — всегда точно определяют, кто перед ними, то есть, насколько толст его бумажник. Небедный человек, далеко небедный. Как я поняла из разговоров за столом, и не в этот вечер, а еще раньше, он содержит картинную галерею «Сальвадор». Ту, что на Андреевском спуске.

— Неплохое название. Можно подумать — сам Сальвадор Дали любил хаживать по Андреевскому спуску.

Боюсь, Лиля из моей тирады поняла далеко не все. Кажется, она и слыхом не слыхала о великом испанском сюрреалисте и его параноидально-критическом методе.

— Значит, вы знакомы с этим нашим Третьяковым…

— Откуда вы это взяли? Быть знакомым с кем-то или просто знать его — две большие разницы. Кто-то, кого я абсолютно не помню, встретит меня случайно на Крещатике и скажет приятелю: «Слушай, а ее знаю! Официантка из «Пиров Лукулла»… Но это не означает…

— Виноват, Лилечка. Наверное, мне очень захотелось выдать желаемое за действительное… Не помните, они ушли из ресторана втроем? И кто, интересно, расплатился за ужин?

— Если не ошибаюсь, владелец галереи. Он всегда очень неплохо оставлял на чай. А поднялись из-за стола…Кажется, дружненько так, все вместе…

— С меня коробка конфет, Лилечка. И давайте я куплю ее тут же, не отходя от кассы. Говорите, какие у вас самые-самые любимые?…

Я галантно взял Лилю под локоток, и мы вдвоем направились в отдел кондитерских изделий «Вест-Оста»…

* * *

Без знакомства с владельцем картинной галереи «Сальвадор» мне не обойтись. Надо составить представление об этом человеке, попытаться понять, что, кроме любви к искусству, связывало его с Модестом Павловичем Радецким. Ладно, вздохнул я, придется изобразить из себя страстного почитателя живописи, скорее всего — какой-нибудь суперсовременной, модерновой, а там уж видно будет.

Галерея располагалась недалеко от дома Булгакова и занимала нижний этаж весьма обветшалого и довольно угрюмого строения, чье появление на свет наверняка датировано еще позапрошлым веком. Всего за пять гривен — именно столько стоил входной билет, мне предстояло получить эстетическое наслаждение от непонятной мазни неведомо каких авторов — это я понял сразу, едва лишь очутился в первом из двух небольших залов. Подолгу простаивая перед каждым суперавангардным холстом, я делал задумчивое и непроницаемое лицо, каковое и приличествовало иметь тонкому ценителю всех этих формалистических изысков. Со стороны, наверное, это так и выглядело, по крайней мере, старушенция, которая бдительно охраняла эти шедевры, по которым плачет Лувр, Эль Прадо и Эрмитаж, косилась на меня с видимым уважением.

В залах, в общем-то, было безлюдно — кроме меня, еще три-четыре человека, скорее всего, приезжие, которые от нечего делать сунули нос сюда. Они с трудом подавляли отвращение и скуку, довольно таки зримо проступавшие на их кислых физиономиях. Дальнейшее знакомство с экспозицией все более убеждало меня в мысли, что нашим доморощенным авангардистам до Сальвадора Дали, любимого, по всей вероятности, художника владельца галереи, так же далеко, как от Андреевского спуска до Майдана Незалежности — причем на четвереньках и задним ходом.

Храм искусства тесноват — всего три смежных, «трамвайчиком», комнаты. Самая дальняя, к которой ведет короткий, как обломок спички, коридор, это, кажется, служебный кабинет. Он сейчас интересовал меня куда больше, нежели весь этот апофеоз новаторства, который прямо-таки кричал со стен и на который так тянет людей, не умеющих толком нарисовать человеческое лицо, ладонь с пятью пальцами или ступню — тоже, как ни странно, с пятью пальцами. Наверное, кто-то всемогущий, умеющий читать мысли такого хорошего человека, как я, мне посочувствовал: из кабинета вышла джинсовая дама неопределенного возраста, с длинными, позавчера, видимо, причесанными волосами, неподведенными глазами и губами без всяких следов помады. То ли сама творит нетленку, то ли просто отирается при юных, а, может, и не очень юных гениях. Меня б лично устраивал третий вариант — особа, приближенная к любителю бывать в «Пирах Лукулла». Взлохмаченная дама на ходу прихлебывала кофе из разового стаканчика — совершенно чужой для «Сальвадора» человек этого бы себе не позволил.

Когда