вспышек, Николай II принял ограниченную конституцию, создав выборный императорский парламент, так называемую Булыгинскую думу по имени министра внутренних дел, предложившего ее. Указ резко обнажил его ограниченность:

 

В то время как, оставляя в неприкосновенности основной закон Российской Империи, относящийся к Самодержавной власти, [изложенный в Собрании Российских Законов, вошедшем в 1835 году], Мы признали желательным учредить Государственную Думу и утвердить ее избирательный устав, применяя эти законы ко всей Империи, за исключением тех изменений, которые будут необходимы в случае нескольких пограничных областей с особыми условиями.

 

К "немногим пограничным областям" относились губернии Царства Польского, области Урала и Тугайска, губернии и области Сибири, генерал-губернаторства Степи и Туркестана, наместничество Кавказа, а также кочевые племена. Времени на реализацию булыгинской думы не было, так как всеобщая забастовка заставила Николая выступить с более либеральным документом - Октябрьским манифестом. В нем он обещал предоставить "свободу совести, слова, собраний и союзов"; распространить избирательное право на тех, кто был исключен особыми правилами, принятыми булыгинской Думой; и "установить незыблемым правилом, что ни один закон не может иметь силы без одобрения Государственной Думы". Вопрос заключался в том, как совместить эту уступку с принципом самодержавия. На протяжении всего кризиса эта дилемма разделяла советников царя и причиняла ему большие личные страдания94. После долгих переговоров царь в конце концов принял дефиницию своих полномочий в Основном законе от апреля 1906 года, который исключил слово "неограниченный" (неограниченный) из старой формулы, но сохранил слово "самодержавный" (самодержавный), в то же время закрепив исключительное право Думы на принятие новых законов. По словам Эндрю Вернера, Николай II "отказывался видеть противоречие между правами, обещанными октябрьскими актами, и отсутствием каких-либо ограничений на личную власть и прерогативы самодержца".

Царя очень беспокоило то, что он должен был сохранить свои наследственные права. Лучше нагромоздить еще один слой законов на предыдущие, чем изменять свое наследие. Как бы подтверждая эту осадочную теорию управления, предоставление гражданских свобод было серьезно подорвано сохранением старых чрезвычайных положений, действовавших на большей части империи с 1881 года, которые давали властям право приостанавливать или закрывать газеты, арестовывать и выносить приговоры без суда, запрещать собрания и демонстрации и в целом ограничивать осуществление гражданских прав. Добавив еще один слой к накоплению институтов и законы, избирательная система в первую и вторую Государственные думы смешивали голосование по гражданству и по архаичной и разрушающейся правовой категории сословия (сословности). Комментируя неспособность бюрократов, участвовавших в разработке закона, понять принципы представительного правления, статс-секретарь С.Е. Крыжановский писал, что у России "не хватает культурных и нравственных сил для проведения ассимиляции национальностей, тем более что некоторые окраины стоят на более высоком культурном уровне, чем Россия".

Взаимодействие между национализирующей (или русифицирующей) политикой правительства и ростом числа националистических групп, враждующих с правительством и друг с другом, открыло новые проблемы в обществе, которые в первом порыве революционного энтузиазма были преодолены благодаря единству действий против самодержавия. Когда плохо подобранная коалиция революционеров разной национальной и социальной принадлежности, казалось бы, добилась уступки в виде конституции, узы стали рваться, и начали формироваться контрреволюционные группы. Большинство авторитетов сходятся во мнении, что неспособность революции завершить свержение царского самодержавия можно объяснить отсутствием единого революционного движения. Однако не следует недооценивать решимость правительства подавить беспорядки.

После объявления Октябрьского манифеста самой серьезной проблемой, с которой столкнулось правительство, стал массовый развал дисциплины и открытый мятеж в армии. 500 000 резервистов, служивших в Маньчжурской армии, в течение двух месяцев бунтовали, требуя отправки домой. Две волны мятежей достигли своего пика в ноябре, причем две трети из них пришлись на приграничные районы, и снова летом 1906 года, когда режим был близок к краху. Но мятежные солдаты повернули против революционеров, когда им стало ясно, что правительство намерено восстановить общественный порядок, прибегнув к самым крайним репрессивным мерам. В отличие от февраля 1917 или 1991 года, армия удержала страну. Как только стало ясно, что правительство не собирается рушиться, революционная волна пошла на спад.

Репрессии сверху были не единственным оружием правительства. Оно поощряло ответную реакцию снизу в виде погромов. Евреи были не единственной мишенью - нападениям подвергались и другие сторонники революции, - но именно они стали главными жертвами. К осени 1905 года консервативные элементы в населении начали формировать первое массовое движение российских ультраправых - Союз русского народа. Он вел массовую пропаганду, проповедуя антисемитизм и русофобию, и организовывал вооруженные отряды для совершения убийств своих политических противников, зеркально повторяя тактику революционеров. Большая часть контрреволюционной деятельности также была сосредоточена в приграничных районах. Комбинируя несколько уступок с последующими репрессивными мерами, правительство смогло вбить еще больший клин между революционными силами, а затем разделаться с ними после предоставления конституционных прав. В результате послереволюционный период стал свидетелем расширения социальных противоречий, сохранявшихся после крушения имперской власти.

В целом мятежи в русской армии, забастовочное движение, вылившееся во всеобщую стачку в октябре 1905 года, и масштабные крестьянские волнения в центральных сельскохозяйственных губерниях справедливо привлекают наибольшее внимание исследователей. Однако в приграничных районах, занимавших широкую полосу от Финляндии до Южного Кавказа, также наблюдались многочисленные вспышки, которые были более продолжительными и в некоторых случаях более жестокими, чем в центральных губерниях. Как отмечает Андреас Каппелер, в пограничных районах были важные предшественники беспорядков 1905 года: в период с 1895 по 1900 год шесть из девяти уличных демонстраций произошли за пределами российских территорий, большинство - в польских губерниях. В приграничных районах в результате неравномерного развития капитализма складывалась иная модель классовых отношений, и этнический фактор часто добавлял еще один слой к борьбе рабочих и крестьян против помещиков, владельцев фабрик и чиновников царского самодержавия. В центральных районах страны, где преобладало общинное и передельное землевладение, восстания носили в основном стихийный и нескоординированный характер. В Прибалтике, Причерноморье и на Кавказе, где были сильнее традиции индивидуального землевладения и более развиты рыночные отношения, крестьянские восстания были более организованными и политически сознательными. Это было бы преувеличение - характеризовать восстания в приграничных районах как национально-освободительные движения. В большинстве случаев этнические столкновения не сразу перерастали в стремление к независимости. Но вовлечение крестьян, рабочих и других городских групп в массовые акции, а также выход из подполья зарождающихся партий, активно занимавшихся агитацией и пропагандой, повышали политическое сознание и ускоряли процесс национальной идентификации среди народов приграничных районов.

Существующие еврейские организации были хорошо подготовлены к политическим действиям в 1905 году. В 1900 году активисты создали Бюро обороны, которое взяло на себя защиту жертв Кишиневского и Гомельского погромов. Во время нарастающего политического кризиса в 1904 году члены