дорогой. Вадик, хочешь, шоколадку?

— Тылько ни гарькаю, я ни либлю, гарькую.

— Вот тебе, денюжка, сходи, купи себе, какую захочешь. — Даёт деньги. Вадик берёт их.

— Я питым кыплю, сначалы прывыжу.

— Нет, ты не понял, я тебе дал деньги, что бы ты сейчас пошёл, понимаешь?

— Панымаю, вот — отдаёт деньги назад — я ныхачу, шыкаладку.

— Хорошо, тогда просто пойди, погуляй. Окей?!

— Прекрати, что ты к нему привязался. — Вмешалась Марыся.

— Я не хочу, что бы с нами таскался этот дэбил.

— Не говори так, у него никого нет, ему очень трудно живётся.

— Мне тоже нелегко живётся?! Однако я не таскаюсь ни за кем.

— Ты совсем другое дело, не нужно сравнивать…

— Я и не сравниваю, себя с этим идиотом.

— Не называй его так.

— А как его называть? Если он и есть идиот.

— Всё, хватит! — Она отвернулась.

— Что хватит, может, ты предпочтёшь, что бы я ушёл, а он остался? Так, ты скажи, я пойму.

— Не надо, я прошу тебя. — У Марыси на глазах показались слёзы.

— Ты плыхой дрыг. — Сказал ему Вадик.

— Чего?! Ну, ты ошибка природы, я вот, не посмотрю, на то, что ты блаженный… — он двинулся к Вадику.

— Не нужно, пожалуйста. — Сказала Марыся — Я сама.

— Вадик, не нужно меня больше провожать. Ты видишь, я теперь, не одна, и мне совсем не страшно. Иди домой, и не встречай меня больше, хорошо?

— Харышо. — Сказал Вадик. — Я ни пыйду, но он плахый дрыг. Он тыби сновы обманыт.

Они ушли, а Вадик остался стоять на остановке. Он простоял всю ночь. А утром его забрала скорая, и отвезла в психоневрологический диспансер. Когда Вадик вышел оттуда, в квартире Марыси, жил уже другой человек.

Справедливость

Роджер, огромный детина, с накаченными мышцами, взял за ворот, пьяного скандалиста, тряхнул его как следует, выволок из бара, и выкинул на улицу, к мусорным бакам. Вернувшись в бар, он сел за стойку, и оглядел, посетителей. Всё было тихо и благопристойно.

— С тех пор как ты пришёл к нам работать — бармен поставил перед ним кофе — такие эксцессы, стали редкостью.

— Да Чарли — согласился Роджер — но всё же ещё случаются.

— Ты быстро их купируешь. — Кивнул бармен, и улыбнулся.

— Чья, это? — Роджер кивнул на газету, лежавшую на стойке.

— Того, шызика, что ты выкинул отсюда.

Роджер взял газету. На первой странице, был портрет, Темноволосого, парня, в толстых, роговых очках.

— Странное лицо — Роджер кивнул на портрет.

— Самое обыкновенное — Бросил взгляд на портрет бармен — лицо типичного ботаника

— Такое ощущение, что я его, где то видел.

— Не думаю, что бы ты выдворял его отсюда. — Засмеялся бармен. — Такие, как он сюда не заходят.

— Да, он бы тут и минуты не продержался. Интересно кто он? — Роджер, прочёл заголовок «Шахматная партия, окончилась на восемьдесят втором ходу, блестящей победой белых… — Роджер отбросил газету.

— А дальше — спросил бармен.

— А ну, его, какой-то шахматист, с детства не люблю этих интеллектуалов. Одному такому я с двенадцати лет, два раза в неделю, чистил рыло, когда он шёл на свой долбанный шахматный кружок.

— А потом? — Спросил бармен.

— Потом, он со своей мамашей, уехал из нашего городка.

Ох, как я его ненавидел. Ты представить себе не можешь. Он всегда смотрел сквозь свои очки так, будто знает больше меня. До сих пор зло берёт, так взял бы и съездил по роже, что бы спустился на землю. — Он стукнул кулаком по стойке, чашка опрокинулась.

— Аккуратнее — а то выводить тебя будет не кому. — Засмеялся бармен, вытирая кофе.

— Извини Чарли, но я когда вижу подобных хлюпиков, хочется взять за воротник, и размазать, весь его интеллект по роже.

— Этот интеллект, принёс ему — бармен прищурился, разглядывая текст, статьи — два миллиона евро.

— Что? — Роджер посмотрел на бармена.

— Такую сумму получил победитель. — Сказал бармен — так тут написано.

— Твою мать! Два миллиона за восемьдесят два, долбаных хода, по чёрно-белым клеткам?! Они там, что, совсем с дубу рухнули.

— Да, игра в классики принесла батану, больше денег, чем твоё, щёлканье кулаком по пьяным рожам. — Сказал бармен, читая статью. — Николай Левицкий, уроженец маленького городка Стримпил, на юге страны…

— Что ты сказал? — Роджер посмотрел на бармена.

— Николай Левицкий, уроженец городка Стримпил, а что?

— Ничего, дай сюда газету. — Роджер вырвал газету из рук бармена и впился глазами в худенькое лицо шахматиста. — Сука! Вот дерьмо! — Он смял газету и швырнул её от себя. — Пять лет! Пять лет, я бил ему рожу этому очкарику, а теперь он зарабатывает два миллиона, а я сижу в этом паршивом баре, и вожусь, со всякой пьяной швалью, где справедливость, Чарли!? — Он запустил пивную кружку в стену, потом уронил голову на стойку, и зарыдал.

Огромное, как гора тело, всхлипывало, и вздрагивало, пугая посетителей. Они тихо, обходили его и скрывались за дверью.

Ночной звонок. (Чеховский сюжет)

Оставшись в полном одиночестве, на своей загородной даче, Сукнов, служащий в министерстве путей сообщения, сытно поужинал, приговорил бутылочку красного, и бесцельно пошатавшись по двору, сел в плетёное кресло. Он достал свой телефон, и стал копаться в телефонной книге, думая с кем бы скоротать, час, другой, за пустой и ни к чему необязывающей беседой. Но номера попадались серьёзные, беспокоить которые в столь позднее время, Сукнов не решался. Тогда он стал позёвывать, и уже было хотел забросить телефон, как вдруг, среди важных, и хорошо известных ему номеров, он увидел, старый, давно забытый номер. Номер некого Мылова — кто это — поморщил свой лоб Сукнов — фамилия ещё такая, собаке не пожелаешь, и всё-таки, где то я её уже встречал. Мылов — смылов — пропел Сукнов и просветлел — Да это же Родик Мылов, учились с ним на одном курсе в путяге. Давно я о нём ничего не слышал. Интересно где он, кто он. Лет двадцать, поди, не виделись. — Сукнов набрал номер и стал ждать. Гудки гулко падали в глубокий колодец времени, и исчезали в нём безвозвратно. — Поди, и номер уже сменил — думал Сукнов, слушая тающие гудки. — Пусто — сказал он, и хотел уже, было, повесить трубку, как в самом низу колодца, что-то щёлкнуло, и раздался голос. — Мылов слушает.

— Ну, здравствуй Мылов. — Сказал Сукнов, предвкушая как разыграет, ничего не понимающего Мылова.

— Здравствуйте. — Ответил Мылов.

— Что ж это ты, подлец, и признавать меня не хочешь?

— Простите. — Сконфузился Мылов. — Не