ганглиями) и выполняют функцию электрических контактов, или соединительных штепселей, – как вам будет угодно. Посредством этих нервных контактов пауки и соединяются друг с другом!

Г. ЛЕТЕЛЬЕ. Боже правый! Но тогда если они способны таким образом срастаться, значит и весь этот паучий род может, когда ему заблагорассудится, создавать любое количество подобных сложных существ либо становиться отдельным огромным животным, наделенным собственным разумом, собственной волей, собственной чувствительностью, – гигантским клубком либо нескончаемой веревкой, цепочкой…

Г. МОНБАРДО. Точь-в-точь как ленточный глист, который тоже состоит из нескольких соединенных один с другим организмов…

Г. Д’АНЬЕС. Сарваны похожи на воду, которая состоит из бесчисленного количества капель, но может собираться и в океан… Доктор, мы уже не кашалоты; эти существа, когда пожелают, могут превращаться в титанов.

Г. КУРТУА. Да, в титанов! Протеев, способных менять облик! Эти выбрали нашу внешность для того, чтобы попытаться ввести нас в заблуждение, хотя могли выбирать между всеми возможными строениями тела, сложиться в любые пластические комбинации и стать таким образом несколькими большими созданиями-поселениями, множеством маленьких существ-колоний или же остаться сообществом отдельных индивидов.

Г. ЛЕТЕЛЬЕ. Короче говоря, эти пауки – всего лишь сборочные узлы, наподобие клеток нашего тела, так как, в конечном счете, человек – это тоже не что иное, как собрание элементов. Разница же заключается в том, что у нас клетка не обладает ни индивидуальностью, ни независимостью, тогда как у сарванов каждый элемент в отдельности – индивид. Этот биологический тип воплощает социальную химеру: кооперативное товарищество. Сие надвоздушное общество претворило в жизнь идеал республиканцев: один – во всех, все – в одном. Это восхитительно.

Г. Д’АНЬЕС. Это отвратительно!

Г. КУРТУА. Все жизненные устройства приемлемы, и благородство данного заключается в том, что превосходство того или иного рода в нем подчинено общности интересов.

Г. Д’АНЬЕС. Подумаешь! Превосходство над лягушками!

Г. МОНБАРДО. Верно, лягушки! Мы же совсем про них забыли! Почему бы теперь не изучить их?.. Мне вот любопытно… Каждая из них, если помните, трудилась как бык… и это еще одна загадка, в которой без вмешательства науки, мне кажется, все же не обошлось…

Подбежав к опытным образцам лягушек, он с прискорбием констатировал, что те уже начали разлагаться. Исходивший от охладительных коробок запах муравьиной кислоты[69] сильно бил в нос и вызывал слезы. В водах талого льда булькали пузырьки газа. От скопления газа крышка одной из коробок отлетела в сторону.

– Ну не скоты ли эти сарваны? – заметил герцог д’Аньес. – Это ж надо так обращаться с несчастными божьими созданиями!

– Во-первых, – возразил господин Летелье, – мы же ничего не знаем: вдруг эти лягушки были только рады получить защиту, кров и пищу в обмен на соразмерный, судя по всему, их силе труд. Лично я думаю, что сарваны – отнюдь не злодеи, уже хотя бы потому, что они верили: мы не причиним вреда столь похожим на нас гостям…

– Ну да! – усмехнулся доктор. – Даже самое тупое животное знает: волки друг друга не едят!

– Волки – да, тут вы правы. Но не люди.

– В любом случае сарваны не отказывают себе в удовольствии мучить тех, кто на них не похож! – проворчал герцог д’Аньес.

Астроном ответил:

– А что, если им неизвестно, что это такое – страдание?.. Об этом вы не подумали?.. Мы, которые способны страдать, заявляем, что некоторые животные не знают, что такое боль. Но можем ли мы быть в этом уверены?

– Быть может, – предположил слепец, – быть может, они потому и приняли наш облик, что знали: именно себе подобных – людей – люди больше всего и боятся? Но поспешим: эти останки уже начинают загнивать…

– Досадно, – вздохнул господин Летелье. – А я-то хотел подвергнуть их радиографическому анализу и отформовать их…

– Все равно бы не успели.

– Тогда попытаемся хотя бы понять, как они восполняют недостаток кровообращения и дыхательной функции, и разъединим это подобие человека.

Восходящее солнце нашло их склонившимися над небольшими невидимыми трупиками, мерзкими и невесомыми, которые при каждом неловком движении то и дело норовили приклеиться к потолку. Но результат ночного бдения наших исследователей слишком научен, чтобы описывать его на страницах романа, – ясности это все равно бы не внесло.

Так закончилась памятная ночь с 6 на 7 сентября 1912 года, достойная того пятничного дня, что навсегда вошел в анналы науки.

Глава 16

De Profundis Clamavi

Утренние газеты раскупили, едва они появились. Народ надеялся прочитать исчерпывающие объяснения таинственного происшествия на больших бульварах (вечерние выпуски рассказали о нем путано), но был глубоко разочарован, приобретя вместе с лучшими газетами лишь новые ребусы и загадки. Пресса довольно сносно описала случившееся в Гран-Пале, но сопроводила эту – саму по себе ужасающую – информацию нелепыми комментариями и в высшей степени оригинальными разъяснениями.

В воспаленном мозгу публики все, что касалось аэроскафа, приобрело более или менее определенные очертания, но понятие надвоздушного мира осталось туманным.

Инстинктивно люди почувствовали, что происходит нечто серьезное, и Париж забурлил. Магазины опустели.

Толпы осаждали одно министерство за другим, не зная, в которое следует обращаться в подобных случаях. Народ полагал, что правительство хитрит и что-то утаивает; размахивая лампионами перед палатой депутатов, сто тысяч человек требовали, чтоб им рассказали правду.

Некий квестор из числа депутатов отправился к мсье Летелье с просьбой просветить нацию.

Около четырех часов дня началось бесплатное распространение спешно отпечатанного бюллетеня, содержащего коммюнике астронома (док. 821).

Оно ничего не скрывало, хотя тон его при этом был весьма сдержанным.

Именно тогда Синяя угроза предстала во всем своем ужасе и величии: людям открыто и честно сообщили, что где-то над ними, на невидимом шаре, размерами превосходящем Землю и со всех сторон ее окружающем, живет другой род разумных существ, судя по всему на нас напавших, существ, опасных в силу своего местоположения, могущества, образа жизни, гения и невидимости, существ, превративших нас в осажденных слепцов.

Человечество обуял непередаваемый страх, который еще усиливался тем обстоятельством, что двумя известными формами существ вакуума оказались формы самых отталкивающих земных животных, неприязнь к которым не прошла у людей и за многие века ежедневного с ними общения.

Людей перестала интересовать судьба пленников; они боялись, как бы несчастья не свалились на их собственные головы. Омерзительное вмешательство жаб и пауков в наши дела занимало все мысли (тут важно отметить, что вначале народ не различал сарванов и их динамическую живность).

Несмотря на разъяснения господина Летелье, уверенность в неизбежном вторжении укоренилась в людских умах на долгие месяцы; армия ожидала, что в любую минуту последует приказ о мобилизации.

Через двадцать четыре