Шрифт:
Закладка:
Именно так, на дистанции, Старый Бык Ли возникает в повествовании не во плоти, а в виде голоса («с его критической растяжечкой») на другом конце телефонного провода. «Из аптеки внизу позвали к телефону. Я сбежал по лестнице: звонили из Нового Орлеана. Это был Старый Бык Ли, который туда переехал. Старый Бык Ли хныкал своим пронзительным голоском [англ. in his high, whining voice was making a complaint]. Похоже, к нему домой только что заявилась девушка по имени Галатея Данкель – в поисках парня по имени Эд Данкель; Бык не имел ни малейшего понятия, что это за люди. Галатея Данкель проигрывала цепко. Я сказал Быку, чтобы тот успокоил ее: Данкель – с Дином и со мной, и, вероятнее всего, мы подберем ее в Новом Орлеане на обратном пути к Побережью»{112}. Судя по тону и жалобам, Старый Бык не в восторге от того, что какие-то незнакомые хипстеры – три вершка от горшка – отвлекают его от каких-то куда более важных занятий.
Что это за занятия, выясняется, когда молодые бродяги добираются до Нового Орлеана. Бык жил с женой, детьми и семью котами в доме на болоте: «Не дом, а обветшалая куча с провалами террас, опоясывавших его вокруг, и с плакучими ивами во дворе, трава вымахала в три фута высотой, древние заборы завалились, сараи просели»{113}. Под стать дому был образ жизни семейства Ли. Керуак пишет: «Сам Бык получал пятьдесят долларов в неделю от собственной семьи, что было само по себе неплохо, если не считать того, что почти столько же он тратил за то же самое время на наркотики – жена тоже влетала ему в копеечку, поскольку заглатывала трубочек с бенни[9] на десятку в неделю. Их расходы на питание были самыми мизерными в стране: они едва ли вообще ели, их дети – тоже; им, казалось, было все равно»{114}.
Сидящий на сугубо наркотической диете Старый Бык держится высокомерно и одновременно чудаковато, докапываясь со своей критикой до всего на свете – от местных баров до профсоюзов. Наутро Керуак обнаруживает его за работой: Бык с азартом выковыривает гвозди из гнилого бруса – «их там были миллионы; они кишели как черви». «Когда я вытащу отсюда все гвозди, то построю себе полку, которая продержится тысячу лет!»{115} – кричит он с возбуждением. «Стояло раннее утро, энергия его била ключом. Бедняга ввел столько дряни в свою систему, что большую часть дня мог выдержать, только сидя в кресле с зажженной в полдень лампой, но утром он бывал великолепен»{116}. В своем утреннем великолепии Бык старается зарядить энергией всех остальных. К примеру, он устраивает мини-чемпионат по метанию ножей или, будучи последователем сумасбродного психоаналитика Вильгельма Райха, навязывает всем свой оргонный аккумулятор. Керуак поясняет читателю, что к чему: «Оргонный аккумулятор – обычный ящик, достаточно большой, чтобы внутри поместился человек, сидящий на стуле: слой дерева, слой металла и еще один слой дерева собирают оргоны из атмосферы и удерживают достаточно долго для того, чтобы человеческое тело впитало их в себя больше чем обычно. По Райху, оргоны – это вибраторные атмосферные атомы жизненного принципа. Люди болеют раком потому, что у них заканчиваются оргоны. ‹…› Кабинка стояла на жалком плоском дворе – облупленная машина, убранная гроздьями маниакальных затей. Старый Бык разоблачался и заходил внутрь посидеть и потаращиться на собственный пупок»{117}.
Керуак не скрывает иронии – впрочем, незлой – по поводу причуд Старого Быка Ли. «Бык зашел в дом, вынес свой дробовик и встал, скромненько так на него опершись; под широкими полями шляпы по лицу его бродила самодовольная ухмылка, все тело застенчиво и змеино изгибалось, а он ждал – неправдоподобный, тощий, одинокий клоун под облаками небесными»{118}. Он был над схваткой, но не в королевской мантии, а в шутовском колпаке. В романе Керуака альтер-эго Берроуза в основном ворчит по поводу и – чаще – без, сидит голышом в райховской оргонной коробке, мастерит какую-то дребедень и в перерывах делает себе уколы опиатов, от чего глаза его стекленеют, а поведение делается еще более странным; потом он засыпает в кресле с ружьем на коленях и с маленьким сыном в обнимку. То, что таков не конкретный персонаж из конкретного произведения, а сам его прототип, видно по роману «Ангелы Опустошения», где Берроуз предстает Быком Хаббардом (Керуак поиздевался над Берроузом, сделав Быка англичанином: их Билл не переносил на дух), размахивающим огромным мачете и распугивающим окружающих{119}. «Берегись его, Хаббард тебя погубит», – говорят между делом рассказчику. Безумие и опасность – вот те черты, что стоят за кажущимся комизмом Быка Хаббарда и Старого Быка Ли, то есть Уильяма С. Берроуза.
Когда молодые бродяги из романа Керуака «На дороге» выдвигаются из новоорлеанского пристанища в сторону Калифорнии, читатель остается в некоторой растерянности. Это неслучайное чувство: в растерянности Берроуз оставлял почти всех, с кем встречался, тем более в тот период. Этому протобитнику с его бесконечными странными девиациями удавалось неслыханное: быть изгоем даже среди изгоев, быть weird даже в самом сердце контркультурной weirdness[10].
Таких «персонажей», как Старый Бык Ли или Бык Хаббард, не надо было придумывать. Достаточно было записывать за Берроузом – и чувствовать легкое сумасшествие, захватывающее тебя изнутри. И, разумеется, возрастающую тревогу. Вероятно, в те дикие времена этот человек был самым диким из всех, а это – на фоне безумцев вроде Нила Кэссиди – само по себе большое достижение.
Beat Generation
Литературное бит-поколение, beat generation, появилось 7 октября 1955 года в Галерее Шесть в Сан-Франциско. Именно там и тогда состоялись легендарные поэтические чтения, определившие форму и содержание американской контркультуры как минимум на ближайшее десятилетие. Перед восторженной богемой выступали без пяти минут звездные авторы. Джек Керуак, вскоре издавший роман «На дороге», играл почетную роль виночерпия. Аллен Гинзберг читал свою великую поэму «Вопль»{120}.
Керуак подробно описывает
