встречи с морем, о котором она столько слышала и которое так мечтала увидеть; верхняя полка, куда ее, маленькую, подсаживал папа, чтобы она смотрела в окно; сам папа, много солнечного света и мама — молодая, моложе, чем Ольга сейчас, веселая, смеющаяся и с совершенно иным характером.

— Не знаю… По мне, так глупость ты делаешь, — недовольно произнесла мать, отодвинув раскрытый атлас в сторону. — Там невесть что творится — в Чечне этой. Я вчера по радио слышала… Воюют там. Что ты там одна сделаешь?.. Надо писать. Командованию.

— Мама, — устало Ответила Ольга, присаживаясь рядом с ней. — Это бесполезно. Я куда только не звонила. Везде одно и то же — военная тайна… Если бы не тот хороший человек в военкомате, мы бы до сих пор не знали, куда Алешу вообще отправили. А если ему помощь прямо сейчас нужна, если завтра будет поздно? Это же мой сын…

Мать сидела, сохраняя несогласное выражение на лице. Ольга смотрела на нее и думала: с какого момента в их отношениях появилась возведенная характером мамы стена? С какого момента они перестали понимать друг друга? Может, когда Ольга против ее советов вышла замуж, а может, гораздо раньше, когда умер папа, когда у мамы появилась ревность к самостоятельным поступкам дочери. Напридумывала себе что-то… Сейчас, что бы ни происходило, она словно показывала всем своим видом: «Я же говорила…»

— Пустое это, — через долгое молчание, словно назло, подытожила мать. — Поедешь, а завтра письмо придет. Напутали там что-то.

А через полтора часа, когда Ольга уже закрывала чемодан, зашла в ее комнату и сказала:

— Фотографию Алешину возьми.

Ольга замерла возле чемодана. Быстро взглянула на мать расширенными глазами. Все ее мысли до этого момента устремлялись только к одной черте — вот она сидит у командира части, вся такая нарядная, нога за ногу, шарф красиво завязан, а командир уже тянется к телефону, вызывая дежурного. Дальше этой сцены воображение словно обрезалось, потом была пустота, дальше она просто не хотела думать. Поэтому и о фотографии сына не подумала.

— Возьми, — веско повторила мать и вышла из комнаты.

И Ольга сразу бросилась к шкафу, где хранились семейные альбомы. Затем одернула себя — зачем кому-то Леша маленький; быстро пошла в комнату Насти, взяв со стола фотографию в рамке, последнюю по времени, которую сын прислал из учебки. Положила ее поверх вещей, лицом кверху, не замечая, как задрожали руки.

Потом было прощание. С нежностью обняла дочь, и глаза ее в который раз за эти дни снова стали мокрыми.

— Доченька, я скоро… — говорила она, целуя Настю. — Побудешь с бабушкой. Об Алеше надо узнать… Веди себя хорошо. Не скучай. Я буду о тебе каждую минутку думать. Я очень быстро, доченька…

Настя всхлипнула.

— Все, все… — Мать прижалась к дочери мокрой щекой.

Как Ольга потом корила себя за это смазанное, торопливое расставание. Но тогда она не понимала, что уезжает в другую реальность; что, уезжая туда, никто не может сказать, когда ты вернешься и вернешься ли вообще.

Вытерла себе и дочке слезы. Затем присели на дорожку. Бабушка размашисто и криво перекрестила спину уходящей с чемоданом Ольги.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ПУТЬ

09.01.1995

Зимой в Москве подтаявший от реагентов снег и грязь на входах в метро. Потоки людей в этой слякоти. На эскалаторах и в вагонах метро лица у всех замкнутые и невыспавшиеся. Все куда-то спешат. Парни, мужчины, старухи с какими-то узлами, девушки в пуховиках, со взбитыми по моде волосами, с неестественно яркими наведенными румянами на щеках.

Возле выхода из метро стояли распространители с заклеенными в целлофан объявлениями в руках. Что-то говорили. Шныряли вокруг какие-то бритоголовые типы в кожаных куртках; из киосков доносилась музыка — то обрывки шансона, то кавказские мотивы, совершенно неуместные здесь, среди слякоти, зимы и круговерти русских лиц.

Казанский вокзал с красными стенами и сводами, с башней со шпилем, стилизованной под башню Кремля, находился у станции метро «Комсомольская». В некоторых помещениях вокзала шла реконструкция. Там стояли леса, сверху сыпалась счищаемая побелка. По всему вокзалу стоял резкий запах краски. В зале ожидания присесть оказалось невозможным, огромное помещение гудело от людских голосов, все места были заняты. На подоконниках, на чемоданах у стен — везде сидели люди, проходы были заставлены набитыми баулами.

Матушка-Россия торговала.

До поезда оставалось еще два часа. Ольга, пройдясь по вокзалу, вернулась на улицу. Она устала от дороги: двое суток до Москвы прошли в набитом плацкартном вагоне, среди торчащих с верхних полок ног. До Моздока тоже предстояло ехать в плацкартном вагоне, причем на боковой полке. Хотелось есть, но на ресторан или кафе тратиться было нельзя, она считала каждую копейку. Подошла к ближайшему киоску, купила пластиковый стаканчик кофе и беляш. Стоя за столиком, выставленным на мокрый тротуар, запивая глотком кофе клейкое, пропитанное маслом тесто, она, морщась, ела этот беляш, а вокруг нее потоками двигались люди.

Солдатик в шапке с кокардой, с вещмешком на плече, невысокий и худенький, чем-то похожий на Алешу, подошел к киоску, купил себе хот-дог и стал за столиком рядом с ней. Одна рука его была в гипсе. Солдатик мог ехать откуда угодно, но Ольга почему-то решила, что он возвращается из Чечни. Пока солдат жадно поедал вокзальную булку с синеватой сосиской, она во все глаза смотрела на него: для нее он являлся представителем неведомого мира, в который она отправлялась.

— Простите. А вы не из Чечни едете? — не выдержала Ольга, когда солдатик доел последний кусок пирожка и с сожалением бросил взгляд на витрину ларька, где за стеклом пестрели разноцветными упаковками шоколадные «Сникерсы» и «Марсы».

— Не… — Солдатик принялся копаться по всем карманам. — Я из Можайска. Часть там стоит. В отпуск еду.

— А с рукой что? — немного разочарованно спросила Ольга.

— Да так… Упал неудачно.

Денег у него больше не было. Одной рукой он вытащил из кармана какую-то мелочь, посмотрел на нее, вздохнул, засунул обратно и вновь бросил тоскливый взгляд на витрину киоска.

— Давайте я вас угощу, — быстро предложила Ольга. Она купила солдатику еще пару беляшей, несколько шоколадных батончиков, большую бутылку лимонада. Разложила все это перед ним на столе, улыбнулась, кивнула головой и, не оглядываясь, пошла к перронам, словно спеша уйти от слов смущенной благодарности солдатика. Солидарность матерей. Может, и ее сына кто-нибудь накормит.

На душе было хорошо.

Поезд на Моздок отправлялся от восьмой платформы. Состав только что подали с запасных путей, на крышах вагонов белел