Шрифт:
Закладка:
Воздух из кабинета словно высосали. Дышать стало нечем. Наверное, какие-то секунды выпали из памяти, потому что полковник вдруг оказался возле нее, со стаканом воды в руке, а она сама сидела на стуле возле стены.
— Ну что ты, мать, — говорил полковник, и его понимающие глаза были близко-близко. — Это же неплохая новость… Когда ты сказала, что сын в Майкопской бригаде служил, я думал, что придется тебе говорить, что его больше нет. Они там почти все полегли. А так — пропавший без вести! Ты мне верь, я в Афганистане воевал. Знаю, что это еще ничего не значит. Мог самовольно часть оставить, затеряться в тылах, или отсиживается где-нибудь в подвале. Там сейчас каша такая творится, никто ничего не знает, бойцы до сих пор выходят в самых разных местах. Мой товарищ так и сказал — на данный момент. А это значит, что мертвым его никто не видел. Ну что ты, мать… Ты попей водички, попей…
* * *
Настя вернулась домой от подруги, когда на улице уже стемнело. Дома тоже было темно. Свет во всех комнатах выключен. Пахло каким-то лекарством.
Мама была дома. Нажав на выключатель в прихожей, Настя увидела ее пуховое пальто на вешалке и стоящие возле шкафчика сапоги. Но в квартире было совершенно тихо. Слышалось, как на кухне мерно стучит вода из крана.
— Мам? — вопросительно крикнула Настя в темноту комнаты. Ответа не последовало. Она сняла варежки, быстро развязала шарф. Зеркало в прихожей отразило невысокую русоволосую девочку с косичками и карими глазами. — Мама? — громче повторила Настя, заглянув в мамину комнату. В свете из коридора было видно, что мама, отвернувшись к стене, неподвижно лежит на кровати. Она даже не переоделась, как пришла, оставаясь в белой кофте с горлом и юбке. Как будто мама смертельно устала, из последних сил добралась до своей комнаты и рухнула в кровать, не разбирая постели.
Настя испугалась.
— Не включай свет, — не поворачиваясь к дочери, каким-то деревянным голосом произнесла мама. — Иди на кухню. Сейчас встану.
Вскоре на кухне весело горели голубые огоньки конфорок, на тазу закипала вода в кастрюле. Настя сидела за столом и во все глаза смотрела на маму. Мама словно не видела дочь. Она открывала шкафчики, что-то нарезала, помешивала, но все ее движения казались механическими: она походила на лишенный эмоций манекен — оболочку мамы. Глаза заплаканные, припухшие, лицо застыло, как маска. По уголку губы размазана помада.
Самая уютная кухня на свете — с белыми шкафчиками, с цветами на подоконнике, с красивыми салфетками и скатертью на столе — словно наполнилась исходящим от мамы напряжением. В полном молчании она двигалась, как автомат, выполняя запрограммированные в ней движения, — поставила перед Настей тарелку с кашей, нарезанный хлеб, налила в чашку молока из холодильника. Испуганная Настя молчала. Тикали часы на стене.
— Мам, что-то случилось? — спустя несколько минут этой невыносимой тишины не выдержала дочь.
— Нет. Все хорошо, — ответила мать совершенно металлическим голосом, стоя у раковины, вытирая полотенцем давным-давно протертые тарелки.
Но затем вдруг ее губы задрожали, искривились, а глаза мгновенно стали мокрыми. Слезы полились, как вода, капая с подбородка. Все произошло в одну секунду, словно внутри нее что-то лопнуло и криком просилось наружу. Она зажала ладонью рот и, ничего не видя перед собой, бросилась в ванную. Настя вскочила из-за стола и побежала вслед за ней, но дверь ванной с размаха закрылась.
— Мама, мамочка! — кричала Настя, стуча в дверь. За дверью слышались глухие, зажатые ладонями рыдания и шум воды из крана.
Прошло неизвестно сколько времени, прежде чем кран в ванной выключился и мамин голос, заплаканный, но уже живой, произнес:
— Да не стучи ты… Сейчас выйду. Сколько времени? Включи телевизор.
По телевизору они смотрели программу новостей. Ничего не понимающая Настя сидела на самом краешке дивана с прямой, как на уроке, спиной и расширенными глазами смотрела то на телевизор, то на маму. Мама по привычке забралась в широкое кресло в любимой позе, поддернув юбку, поджав под себя ноги в черных чулках. Она еще плакала, но тихо, вытирая платком слезы, шмыгая носом. По телевизору шла программа новостей. Показывали президента, встречи в Кремле, пышные похороны какого-то артиста. Затем мама снова напряглась, и Настя увидела на экране незнакомый серый город, в панораме местами покрытый то ли дымом, то ли густым туманом; возбужденные лица солдат, что-то говоривших в камеру оператора, и молоденькую, такую же возбужденную и радостную корреспондентку в джинсах и армейском бушлате, с растрепанными от ветра волосами, с микрофоном в руках на фоне проезжающих армейских грузовиков.
— Что делать? Куда писать, куда звонить? Ничего не знаю, — тихо сказала мама.
Сюжет сменился, вновь в кадре появилась далекая Москва и часы на Спасской башне. Мама с минуту еще неподвижно сидела в кресле, затем выключила телевизор и пошла в прихожую, где на столике находился телефон. Настя уже боялась у нее что-то спрашивать. Было слышно, как мама набирает номер, затем ее осипший от слез голос спросил: «Сергей?», и Настя поняла, что она звонила ее папе, своему бывшему мужу.
— Прости, что неожиданно, — доносился мамин голос. — Надо встретиться. Срочно. Нет, не деньги. Не телефонный разговор… Да, могу с самого утра, я взяла отгулы… Хорошо, давай у тебя на работе, в девять… Да… Пока.
Вскоре Настя отправилась в свою комнату. Обычно перед сном мама заходила к ней, сажала дочь на край расстеленной кровати и переплетала ей волосы. Деревянным гребешком расчесывала пряди, выпрямляла их, после заплетала в одну тяжелую косу, говоря при этом что-нибудь вроде: «Я тебе в рюкзак яблоко положила, съешь на перемене, в школе слушайся только учителей…» Свет в комнате мягкий, приглушенный торшером, руки у мамы ласковые, голос тихий, успокаивающий, и Настя начинала засыпать еще до того, как оказывалась под одеялом. Сегодня Настя думала, что мама к ней не зайдет, но она пришла.
Мама так и не переоделась. Лицо смотрелось несчастным, но не каменным, как вначале. А руки остались ласковыми. Стоя у Насти за спиной, она выбирала пряди,
