Следуя инструкциям Билла, я «продолжала работать» – освобождала от почвы платок и женский череп, найденные на моем участке у края захоронения. Женщина лежала на левом боку, спиной к стене могилы, от отверстия на левой стороне ее черепа расходились, словно линии разлома, многочисленные радиальные трещины. Ее тело было меньше засыпано землей, чем остальные, значит, здесь, похоже, пролегает западная оконечность могилы. Подтверждал мою гипотезу и тот факт, что все останки, находившиеся восточнее, были закопаны на бóльшую глубину. Я работала и все думала, сколько же еще останков скрыто под землей.

Вокруг захоронения роились мухи. Назойливые, они слетелись, как только мы вскрыли могилу. Изо всех сил я старалась не обращать на них внимания, особенно сейчас – когда к нам приехала делегация из ООН. Это было не так-то просто: мухи сновали по трупам, по моей одежде, по моим лицу и телу. Примерно в шести метрах от меня, у южного края могилы, Билл рассказывал гостям о нашей работе, кто-то вторил ему, говорил о важности эксгумации для получения вещественных улик и для подтверждения свидетельских показаний, кто-то задавал вопросы. Затем я услышала, как защелкали затворы камер. Очевидно, среди гостей были и репортеры.

Работать было сложно – попробуй по нескольку часов кряду ползать на карачках, облепленная мухами и удушающим смрадом гниющей плоти, поэтому я старалась менять положение и то стоя копала лопатой, то ползала с садовым совком. Впрочем, одна находка заставила меня позабыть о неудобстве: это был скелет с прядью волос и парой нитей розовых бусин вокруг шейных позвонков. Они полностью захватили мое внимание… Эта женщина – совсем недавно она была живой, украшала себя, носила ожерелье… Позже Ральф предположил, что обнаруженное мной украшение – это пластиковые четки, вроде тех, что уже находили на скелетах со склона холма.

Следующее, что я помню, – слова Мелиссы о том, что пора выбираться из могилы. Я вылезла и тут же присела – мне стало нехорошо: от долгого нахождения в полусогнутом состоянии кружилась голова. Придя в себя, я окинула взглядом захоронение, встала и пошла прочь. Образ женщины с розовым ожерельем не оставлял меня. Я больше не могла смотреть на землю прежним взглядом. Отныне это была не просто поверхность под ногами, но своего рода дверь, за которой скрывалось множество тайн. Или, как в моем случае, множество тел.

Я поднялась по склону, прошла мимо покоев священников и направилась к нашей зоне антропологических исследований у церковной стены. Некоторые репортеры еще не уехали, и, поскольку мы должны были «продолжать работать», пока все члены делегации не покинут территорию захоронения, мы с Роксаной занялись исследованием образцов зубов одного из незахороненных скелетов. Его владельцу было восемь лет плюс-минус два года. Нас снимали, и журналист из Швейцарии спросил, что мы делаем («Определяем стадию развития зубной ткани») и что нам даст эта информация («Возраст и пол найденных останков»). Затем к нам подошел Билл с журналисткой «Рейтер» Элиф Кэбан. Она задавала в основном личные вопросы. Каково наше отношение к смерти? Как мы общаемся с семьями погибших? Мы ответили ей, что мы – ученые, которые выполняют свою работу, пытаясь при этом помогать людям, и что на захоронении нет места для эмоций. Билл отметил, что мы не добьемся никаких результатов, если вместо работы будем скорбеть о погибших, это просто превратит нас в «плаксивых идиотов». Тогда мы практически не общались с семьями погибших – этот этап был еще впереди. Но когда Кэбан спросила меня, о чем я думаю, работая в могиле, я вновь вспомнила ту женщину с розовым ожерельем. Эти останки дали мне понять, что у каждого захоронения – свой характер, зависящий от его «содержания». Я вспомнила и то, как, пробивая верхний слой почвы над могилой и чувствуя вибрацию, задумалась, а слышат ли, ощущают ли мертвые наше присутствие. На вопрос Кэбан я ответила примерно так:

– Я думаю вот о чем: мы идем. Мы идем, чтобы забрать вас отсюда.

Стоявшие рядом коллеги молча кивнули.

Кэбан процитировала мои слова в статье для «Айриш таймс». «Врачи за права человека» сообщили Биллу, что цитата привлекла большое внимание, и многие люди звонили в их офис в Бостоне, спрашивая, как им связаться со мной. Тогда я еще ничего этого не знала, но уже успела получить поток немилосердной иронии в свой адрес. Начал Билл, пошутив, что я, видимо, подумала: «Мы идем… мы идем, чтобы позвать вас на ужин». Поначалу мне тоже было смешно, но спустя несколько недель этого карнавала (Билл даже сочинил песенку: «Клиа, Клиа, с улыбкой белозубой, все время слышит голоса оттуда!») я задалась вопросом: почему коллеги тогда согласились со мной, если мои слова столь смехотворны? Парадокс заключался в том, что внутри меня могли сосуществовать и научная отстраненность, и человеческое сочувствие, но, заявив во всеуслышание об этом втором, я почувствовала, что сказала лишнее.

Я зашла в церковь Кибуе на следующий день после отъезда мадам Олбрайт и увидела, что она оставила огромный венок – кажется, это были фрезии. Я не знаю, известно ли ей, но бургомистр, или мэр, города Кибуе еще раз возложил ее венок к мешкам для трупов, когда мы закончили свою работу. Из всех высоких гостей, что посещали те захоронения, где я работала, Мадлен Олбрайт осталась единственной, кто засвидетельствовал свое уважение к погибшим.

Что же касается меня, то, если, конечно, я не была «экскурсоводом» для очередных высоких гостей, я, следуя инструкциям, игнорировала посетителей. Сейчас я немного жалею об этом, поскольку, если честно, мне хотелось бы знать, как выглядят и что чувствуют люди, стоящие в паре сантиметров от столь очевидных проявлений смерти. Не думаю, что мои собственные слова и чувства остались бы в одиночестве.

В день визита Мадлен Олбрайт в Кибуе приехала и группа патологоанатомов и специалистов-прозекторов, так что уже на следующий день мы приступили к эксгумации. Несколько следующих недель все мы жили в весьма напряженном темпе. Я писала родителям:

Подъем около половины седьмого утра под карканье ворон, живущих на пальмах возле гостиницы. Каждое утро мы наивно надеемся, что сегодня водопроводные трубы извергнут что-то кроме разрывающих душу стонов. Иногда наши надежды оправдываются, и у нас есть вода. Не позднее половины восьмого – завтрак. Обычно мы едим на лужайке, смотря на озеро и далекие горы острова Иджви и Заира. Озеро