возраст погибших руандийских детей, хотя и чувствовала, что было бы неплохо также освежить в памяти навык «ориентирования» (определения левых и правых костей) для незрелых костей голени и малоберцовых костей, которые у маленьких детей обычно выглядят как практически одинаковые гладкие палочки.

В конце «вдовьей дорожки» Ральф установил стол, покрытый черной бархатной тканью: это была наша фотолаборатория. Здесь все найденные на земле останки фотографировали в естественном анатомическом положении, а кроме того, проводилась детальная съемка повреждений. Когда я подошла к столу, Ральф работал со скелетом, у которого на задней части дистального отдела большеберцовой кости (то есть в районе икры и ниже) была отчетливо видна колотая рана. Такие повреждения мы замечали уже несколько раз. Мы предположили, что убийцы перерезали людям ахилловы сухожилия, чтобы пресечь любые попытки к бегству. Видимо, мучители хотели спокойно, без спешки добить раненых. Очевидно, что не травмы голени были причиной смерти: они всегда сочетались с глубокими проникающими ранениями головы.

Из взрослых скелетов, с которыми я также работала в тот день, мне особенно запомнился один, принадлежавший человеку, одетому в темно-синий костюм, напоминающей те, что носят работники автозаправок. На нашивке на куртке виднелось имя «Мэтт», и ниже – полустершимися белыми буквами: «Фрау… [или Фран…] Автозапчасти» и номер телефона. Был еще ребенок в комбинезоне… Мой коллега Стефан Шмитт поднес мачете, похожий на тот, что фигурировал в обвинительном заключении по делу Кибуе, к рубцу на черепе еще одного малыша: форма изогнутого лезвия идеально совпала с двумя отверстиями на противоположных сторонах головы. «Боже…» – выдохнула я.

Чем больше мы работали, тем тяжелее мне было находиться в здании церкви. Пускай я была постоянно занята работой с телами, я вдруг поймала себя на том, что то и дело бросаю взгляд наверх, высматривая пятна крови на потолке, хоть это и заставляло меня каменеть. Ральф рассказал, что испытал нечто подобное, когда ему довелось фотографировать комнатушку на чердаке в обители бельгийских монахинь на дальней оконечности полуострова. Там тоже пытались прятаться люди. Весь потолок зиял дырами – это убийцы пытались «выкурить» несчастных.

На другой день, когда я работала с очередным скелетом, ко мне подошел Вилли, один из наших специалистов по логистике, родом из Уганды. Мы были дружны с Вилли – наша дружба началась, когда я рассказала ему, что моя бабушка по матери – моя джаджа – родилась в Кампале, столице Уганды. После этого, стоило Билли меня увидеть, он начинал хохотать, держась за свой живот: «Ха-ха! Джаджи! Хо-хо! Джаджи!» Его, видимо, очень позабавил мой суахили. Но в тот раз Вилли был серьезен. Несколько минут он молча смотрел на скелет, а затем сказал:

– Вот живет человек, у него есть машина, но ему этого мало… А вот другой человек, у которого нет даже велосипеда. И вот этот первый покупает себе вторую машину, третью… А ему все мало. Теперь ему подавай самолет. А у второго так и нет ничего, даже велосипеда… А потом приходит смерть. Вот посмотри на эти тела: при жизни кто-то был богачом, кто-то – бедняком, но смерть уравняла всех. Здесь люди, знаешь… Они убивали своих друзей, не узнавая их.

Через несколько недель меня начала одолевать сонливость. С каждым днем все сложнее было продержаться до вечера: бывало, к девяти часам я едва могла держать глаза открытыми. Я не задавалась вопросами, что со мной происходит, все и так было очевидно: дни напролет я на карачках ползаю по крутым склонам или стервятником нависаю над столами с останками – и все это под палящим солнцем. Иногда можно было освежиться: сходить в свою хижину и «принять душ» – окатить себя ледяной водой из ведра. Правда, вот незадача, воду сначала надо было набрать в озере – водопровод-то не работал. Кстати, набирать воду надо было до сумерек, если, конечно, не хочешь познакомиться поближе с местной фауной, которой кишело озеро с наступлением темноты. Окатывая себя из ведра, я думала о моей джадже. Я вспоминала, как она приговаривала, качая с сожалением головой: «Вот дела так дела», – каждый раз, когда случалось что-то неприятное или обстоятельства вынуждали пойти против своих принципов. Холодная вода никак не помогала моей спине, ноющей от постоянного ползания по склонам и неудобной позы за столом, а вот маленькая жесткая кровать стала настоящим спасением. Изредка водопровод оживал, однако мы уже привыкли для чистки зубов использовать озерную воду с растворенной в ней таблеткой для дезинфекции. Это помогало очистить воду от микробов и отбивало всякое желание ее пить.

Мы привыкли подолгу – иногда до спазмов в животе – ждать ужина, за который отвечал наш вечно усталый то ли консьерж, то ли метрдотель, то ли официант Эфрем. Дин рассказывал, что сам Эфрем во время геноцида находился в Кигали, а вот вся его семья была здесь и потому погибла. Он как-то спросил Дина, чем мы занимаемся в церкви, на что Дин ответил:

– Исследуем, что произошло.

Было видно, что Эфрем очень взволнован, но он только тихо сказал по-французски:

– Хорошо… Это хорошо.

Гистав, младший консьерж, который встречал нас в гостевом доме, когда мы приехали, предпочитал не обсуждать геноцид с Дином. Я не нашла в себе смелости спрашивать о случившемся ни Эфрема, ни Гистава, хотя с последним говорила о его учебе в школе на юге, где он изучал французский и английский. О его жизни «до того».

В тот день, когда Билл приехал в Кибуе, мы установили новую традицию: ужинать всей компанией на веранде главного здания гостиницы. Оглядывая сидевших за столом коллег, я испытывала гордость – с одной стороны, нас было мало, но с другой – мы все были учеными, специалистами. Личности моих коллег привлекали меня: Ральф – своей невозмутимостью, Стефан – грубоватой прямолинейностью, Мелисса – искренностью, Дуг – привычкой задумываться, когда его спрашивают о чем-то, с таким видом, будто он уютно устроился с трубкой и хорошей книгой в кресле. А как я смеялась, когда Билл рассказывал, как забирал багаж Дина и Дэвида в таможне аэропорта Кигали!

Таможенник:

– Откройте это!

Билл:

– Не могу. У меня нет ключа!

– Откройте!

– Говорю же, у меня нет ключа!

– Откройте!

– Не могу! Я же сказал, у меня нет ключа!

– Ладно, проходите.

Это было так по-африкански: я представила себе раздраженного таможенника и Билла, которого ситуация скорее веселила, чем расстраивала.

После ужина я любила сидеть на веранде с Дином, Ральфом и Роксаной: мы болтали, смеялись, наблюдали за озером, которое во время дождя или при сильном ветре волновалось, как море. Иногда