Ветхий Завет настаивает: если кто даст обет Господу, или поклянется клятвою, положив зарок на душу свою, то он не должен нарушать слова своего, но должен исполнить все, что вышло из уст его (Числ. 30: 3). Обеты, клятвы, то есть конкретные и зримые воздаяния Богу за помощь и успех в просимом, — традиционная форма всякой вообще религиозности. Ближневосточный регион не исключение; вотивные (приносимые по обету, от латинского votum — «желание, воля, обет») дары, посвященные богам стелы, воздвигнутые в благодарность алтари встречаются во множестве. В Ветхом Завете описано, как патриарх Иаков воздвигает памятный знак на месте явления ему Бога и возливает на него жертвенное масло, тем самым и вознося жертву и помазывая, посвящая Богу жертвенник (Быт. 28: 17–19), при этом Иаков произносит обет — обещает, если Бог исполнит его просьбы, посвятить это место Богу как регулярный жертвенник, отделяя десятую часть имущества на его содержание. Это лишь один пример.

И в христианской культуре обет — регулярная практика, унаследованная с тех самых древних времен. Те же вотивные дары на иконах, иногда даже, в традициях древности, воспроизводящие просимое или полученное: отлитые в серебре и золоте младенцы, здоровые органы — глаза, руки и прочее, вплоть до автомобилей. Обетные храмы, а в случае сильных мира сего — и обетные монастыри.

При этом никакой обет не является залогом исполнения просимого, не устанавливает товарно-денежные отношения с Богом, как будто бы Ему нужна золотая подвеска на икону, новый храм или монастырь. Ему нужно чистое человеческое сердце, полное любви и милосердия; конечно, из усердия к Богу можно давать такого рода обеты, но только при соблюдении этого важнейшего условия.

Тем не менее преподобный Паисий Святогорец указывает, что, желая прославить Бога, лучше не приобретать в храм очередной новый потир, на котором будет служиться святейшее из Таинств — Литургия, а воспользоваться другими жертвенниками, о которых Иоанн Златоуст говорит, что они во множестве установлены в каждом селении. Это нуждающиеся члены христианской общины: престарелая вдова, небогатая многодетная семья, погорельцы и так далее — не пьяницы и тунеядцы, а честные люди, которые не могут выбраться из финансовой ямы. Оказанная им помощь будет приятнейшим всесожжением перед лицом Божиим, по апостольскому слову: Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира (Иак. 1: 27).

…Не говори пред Ангелом [Божиим]: «это — ошибка!» Пассаж про ангела добавляет тексту мистичности, хотя слово «ангел», обозначает всего лишь «вестника», «посланца», и ничуть не менее верным вариантом перевода было бы: «не говори посланнику: „это ошибка“» — то есть когда из святилища придет служитель за обещанным тобою, не говори, что ты был неправильно понят.

Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, — много суеты… Важное замечание о снах, которым мы часто пытаемся придать какой-либо дополнительный смысл, ища в них ответы. За исключением немногих случаев, когда через сон Бог дает некое знание праведнику, Библия воспринимает сны как нечто абсолютно эфемерное: Как сон, улетит, и не найдут его; и, как ночное видение, исчезнет (Иов. 20: 8) — говорит о беззаконниках один из друзей Иова. Аналогичную параллель мы видим и в Псалтири (см. Пс. 89: 6).

Толкователи единодушны: не следует искать в данном физиологическом явлении ни вопросов, ни ответов. «Сновидения есть некие признаки умственной деятельности», «некие подобия бывшего наяву и отголоски произведенного чувством и мыслью» — отмечает святитель Григорий Нисский (Об устроении человека, Гл. 13). Раши говорит: «…виденное во сне обычно появляется из-за того, что человек в течение дня долго предается определенным мыслям, погружаясь в них»; Мецудат Давид: «Когда во сне человек видит смесь множества вещей, это происходит от того, что он наелся разнообразной еды… либо по причине дел, которыми он занимался в течение дня» (Свиток Когелет, 141).

Если ты увидишь в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ними еще высший; превосходство же страны в целом есть царь, заботящийся о стране (Еккл. 5: 7–8).

В другом варианте перевода прочитываются две самостоятельные мысли: первая — что не нужно отчаиваться в отсутствии правосудия на земле, «ибо высоко-высоко страж, очень высоко над ними», то есть, несмотря на кажущуюся неразбериху, мир соблюдается Богом. Вторая мысль — «преимущество земли — во всем, царь — возделанному полю», то есть, несмотря на блеск золота, и царь подчинен возделываемому полю.

В нашем варианте перевода мы слышим мысль, озвученную главою ранее — в 16-м и 17-м стихах 3-й главы. Там говорится о беззакониях в местах, где должна господствовать правда, и упоминается о суде; здесь — о том, что рыба гниет с головы: не удивляйся беззакониям и нарушениям суда, так как меньшие делают это, глядя на больших, а над всеми ними царь. Это регулярная тема ближневосточной литературы — утверждение прямой взаимосвязи между моральным обликом правителя и жизнью народа. Так и в Библии, когда Давид, совершив опрометчивый поступок, повлекший моровую язву в Израиле, восклицает: вот, я согрешил, я поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего (2 Цар. 24: 17).

Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это — суета! Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое благо для владеющего им: разве только смотреть своими глазами? Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть (Еккл. 5: 9–11).

Если первый вариант перевода стиха 8 верен, здесь мы видим логичное продолжение фрагмента. Мысль о том, что и царь подчинен возделываемому полю, продолжается тем, что сколько бы ни было серебра, им не наешься. Параллель из греческой мифологии: царь Мидас, испросив себе у Диониса дар превращать все, к чему он прикасался, в золото, потом очень пожалел об этом и в итоге избавился от дара-проклятия.

Ряд еврейских комментаторов видит в словах о сладком сне труженика не просто покой человека, идущего средним путем, воздерживающегося как от бедности, так и от богатства, а метафору смерти праведника (Раши; Эц Йосеф; Мидраш Танхума, Ки Тиса, 3). Таргум говорит: «Сладок сон того, кто служит Владыке мира всем