Впрочем, жизнь при дворе Генриха никогда не была спокойной. Еще около 1534 года Хьюси предупреждал виконта Лайла о том, что «следует проявлять осторожность в том, что пишется в письмах»50. Придворные, занимавшие высшие должности в свите Анны,– Джеймс Болейн, Эдвард Бейнтон, Уильям Коффин и Джордж Тейлор – спасли себя тем, что вовремя перешли на сторону Кромвеля, а некоторые из ее придворных дам, в частности Джейн Паркер, Марджери Хорсман, Бесс Холланд и Нэн Кобем, перешли на службу к Джейн Сеймур51. В тот самый день, когда состоялась казнь Анны, Хьюси сообщил в письме леди Лайл: «Джордж Тейлор весел». Все объяснялось тем, что Кромвель уже пожаловал ему почетную должность «главного сборщика податей с владений покойной королевы». Сам Тейлор высказался так: «Я верю, что Его Величество король будет мне добрым и милосердным господином, и посему я вверяю себя его милости»52.

Отец Анны избежал участи отверженного, согласившись признать свою дочь и ее брата виновными в инкриминированных им преступлениях. Вместе с другими членами королевского суда он присутствовал на процессах над Норрисом, Бреретоном, Уэстоном и Смитоном и во всем покорно уступал Кромвелю. Отныне он знал свое место. В скором времени Генрих освободил его от должности лорда – хранителя личной печати и передал ее Кромвелю. Такова была участь отца, лишившегося всего вместе со своими детьми, отца, дочери которого король когда-то ни в чем не мог отказать. Всего за несколько недель семейное предприятие Болейнов пришло в упадок53.

28. Слушания начинаются

Арест Анны стал для нее началом конца. Их негласный договор с Генрихом предполагал, что она подарит ему сына, которого он не дождался от Екатерины. Анна потерпела унизительное поражение в попытках исполнить свои обязательства, и реакция Генриха на ее недавний выкидыш показала, насколько сильно он винит ее во всем и насколько слаба его надежда на рождение наследника. Что бы ни происходило с Генрихом, он никогда не признавал своей вины: если он считал, что был введен в заблуждение своей женой, это означало, что ее дни как королевы были сочтены. Оставив большую часть жизни позади, Генрих как правитель воспринимал мир через призму двух крайностей: он видел перед собой либо послушных подчиненных, либо врагов, которых следовало устранить. В свое время Уолси, по пути на юг после ареста, предупреждал сопровождавшего его сэра Уильяма Кингстона о том, что, если в дальнейшем он станет членом Тайного совета короля, ему «следует быть крайне осторожным и внимательно относиться к той информации, которую он вкладывает в голову короля, ибо потом ее уже оттуда не вытащить». Анна могла не знать об этом эпизоде, но сама суть была ей ясна1.

В пятницу 5 мая 1536 года, на следующий день после ареста Фрэнсиса Уэстона и Уильяма Бреретона, Генрих закрылся от всех в Уайтхолле. «Его Величество никуда не выходит,– сообщал Джон Хьюси виконту Лайлу,– кроме как в сад, а иногда ночью спускается в барку, там ему никто не может помешать, и так на протяжении двух недель»2. Генрих намеревался лично контролировать предстоящие судебные процессы, вникая во все детали, как это было пятнадцать лет назад во время суда над герцогом Бекингемом. Из всех его советников только Кромвель полностью владел информацией о происходящем. За несколько дней до начала слушаний король переехал из Уайтхолла в Хэмптон-корт, но по-прежнему предпочитал проводить время в уединении. Для всех, в том числе и для главных советников, был введен запрет на распространение информации. Поздно вечером в четверг 11 мая сэр Уильям Паулет в срочном порядке проинформировал Кромвеля о том, что герцог Норфолк, назначенный председательствовать на слушаниях, интересуется, не пора ли начинать разбирательства: он не может дать ход делу до тех пор «пока не узнает о желании короля и поэтому хочет, чтобы я поставил в известность Вас». В тот же день герцогу сообщили, что он должен открыть первое заседание рано утром следующего дня3.

Кромвель, который по крупицам собирал компромат на уже обреченную королеву, приказал Кингстону следить за ней и доносить ему каждое сказанное ею слово, и исполнительный констебль беспрекословно выполнял это распоряжение. Он подсматривал, подслушивал и записывал все, что говорила Анна, и в этом ему с готовностью помогали четыре дамы, которых Генрих лично назначил прислуживать королеве и шпионить за ней. Все четыре горячо осуждали ее, а одна из них при этом тайно делилась информацией с Шапюи4. Анне не приходилось рассчитывать на сочувствие своей тети, леди Элизабет Болейн, или жены Кингстона, леди Мэри. Две другие дамы были миссис Коффин и, судя по данным историка Джона Страйпа, некая «госпожа Стонор». Помимо того что они следили за каждым ее движением днем, леди Болейн и миссис Коффин ночью устраивались спать на соломенных тюфяках у дверей в ее спальню, чтобы даже произнесенные во сне слова доходили до ушей Кромвеля5.

Маргарет Коффин уже известна нам как супруга шталмейстера Анны. Сэр Уильям Коффин, спасаясь от гонений на ближний круг Анны, угрожавших превратиться в охоту на ведьм, был счастлив, что его супруге нашлось место среди шпионок Кромвеля. За загадочным именем «госпожа Стонор» могут скрываться две женщины. Одна из них – Элизабет Стонор, супруга Уолтера Уолша, камергера личных покоев короля, и вдова Уильяма Комптона. Примерно в 1540 году она снова вышла замуж за сэра Филипа Хоби, и к этому времени относится ее портрет работы Ганса Гольбейна. Вторая – ее мать, тоже Элизабет, вторая супруга сэра Уолтера Стонора из местечка Стонор-парк в Оксфордшире, у которого был острый конфликт с Болейнами. Скорее всего, это была старшая из двух женщин, поскольку та, что моложе, во времена Анны звалась бы «госпожа Уолш». Никто из них не упоминается в списках дам, состоявших в услужении Анны, но известно, что одна из них вместе с Марджери Хорсман участвовала в похоронной процессии Джейн Сеймур. Болейны допустили большую ошибку, выступив на стороне своего экстравагантного родственника Адриана Фортескью в имущественном споре с семьей Стонор, которую в то время поддерживал Кромвель. То, что сэр Уолтер был одним из информаторов Кромвеля, подливало масла в огонь6.

Анна испытывала неприязнь ко всем четырем дамам. Дважды она жаловалась Кингстону. «Я думаю,– язвительно произнесла она, обращаясь к нему во второй раз,– это проявление жестокосердия короля, который прислал сюда тех, кого я никогда