Шрифт:
Закладка:
На следующее утро, после ночи, которую в лучшем случае можно назвать беспокойной, ей предстояло узнать много нового. В приемной ее покоев появились Кромвель и ее дядя Норфолк, лорд-канцлер Одли, Фицуильям и Паулет и учинили ей возмутительный допрос, обрушив на нее шквал вопросов. Манера Норфолка недовольно цокать языком и качать головой показалась ей крайне неприятной. Она пожаловалась на то, что с ней «плохо обращались», а Фицуильям, по ее словам, «витал где-то в лесах Виндзора» (по-видимому, он сохранял отсутствующий взгляд, стараясь не смотреть в ее сторону). Впрочем, она отметила, что Паулет вел себя как подобает «истинному джентльмену»29.
Шокирующие последствия не заставили себя ждать: Анну проводили в уже пришвартованную барку и в сопровождении тех же советников отвезли в Тауэр, где ей было предъявлено обвинение в супружеской измене. Поскольку барка была открытой, Анна была на виду у горожан, изумленно наблюдавших за ней с берегов Темзы. От нее не ускользнула вся ироничность ситуации: с каждым взмахом весел стены крепости становились все ближе, и словно в насмешку на нее нахлынули воспоминания о том, как почти три года назад тем же маршрутом из Гринвича она торжественно и радостно направлялась на свою коронацию. Как и тогда, ее встретил Кингстон, но сейчас не было приветственного салюта пушек, не было флотилии, сопровождавшей ее, и не было Генриха, который нетерпеливо ожидал, когда он сможет заключить ее в свои объятия. Кингстон приветствовал ее со всей учтивостью, но уже как свою пленницу30.
Прибыв на место между пятью и шестью часами вечера, она еще не знала, что Джорджа доставили сюда несколькими часами ранее. Норриса, насколько ей было известно, привезли еще на рассвете. Когда она шла по узкому мосту через ров от Тауэрской пристани до покоев королевы, где она должна была содержаться, «она упала на колени перед сопровождавшими ее лордами, умоляя Бога о помощи, ибо она была невиновна в том, в чем ее обвиняли»31.
Новости распространялись быстро: тем же вечером валлийский юрист Роланд Балкли, сидя в своем кабинете в Грейс-Инн на улице Холборн в Лондоне, написал письмо своему брату в Англси, в котором сообщил, что Анна находится в Тауэре вместе со своим отцом, братом, Норрисом, Смитоном и «разными дамами», прислуживавшими ей. «Причина, по которой они там оказались,– продолжает он,– вне всякого сомнения, заключается в совершении государственной измены против короля, другими словами, мистер Норрис имел какие-то дела с королевой, а Марк [Смитон] и другие оказались к этому причастны. Похоже, они все понесут наказание; тем больше их жаль». Балкли ошибся только в одном: отец Анны избежал ареста и обвинения32.
Шапюи отправил донесение Карлу той же ночью. Посол был искренне потрясен «внезапным поворотом событий, произошедшим со вчерашнего дня». К этому времени Шапюи уже знал, что Анне было предъявлено обвинение в супружеской измене, но он полагал, что виновником был скорее Смитон, а Норрис оказался лишь соучастником. Ему было известно, что Норриса и Джорджа поместили в Тауэр за несколько часов до Анны, но он не имел ни малейшего представления почему33.
Этим все не кончилось: Кромвелю по-прежнему не хватало компрометирующей информации. В среду 3 мая сэр Эдвард Бейнтон, вице-камергер Анны, написал Фицуильяму, что никто не дал «настоящих показаний» против Анны, «кроме Марка»: «По этой причине, насколько я тщусь рассудить своим скудным умом, если бы это дело не имело продолжения, это сильно задело бы честь короля. И я не могу поверить, что двое других не виновны в той же мере, что и он. И я уверен в том, что один следовал совету другого». Бейнтон, желавший умереть в своей постели, когда придет его час, и всеми силами стремившийся доказать свою преданность королю, вскоре неожиданно обогатился за счет щедро пожалованных ему бывших монастырских владений.
Бейнтон был уверен в том, что «двое других», предположительно Норрис и Джордж, были виновны и действовали в сговоре. То, что удается прочитать в конце письма, также пострадавшего во время пожара 1731 года, позволяет предположить, что Анна надеялась на их молчание34.
Начались допросы, вести которые было поручено Уильяму Фицуильяму и Энтони Брауну. Если верить Джорджу Константину, Фицуильям обманом добился признания Норриса – если это так, то Норрис отказался от признательных показаний до того, как начался процесс35. По свидетельству Кромвеля, «с большой секретностью были допрошены некоторые люди из личных покоев и окружения [королевы]». В четверг 4 мая Фрэнсис Уэстон и Уильям Бреретон тоже стали узниками Тауэра. В субботу 8 мая были арестованы Ричард Пейдж и Томас Уайетт. Какое-то время под подозрением находился еще один родственник Мэри Шелтон, Генри Нивет, у которого были изъяты письма к «мистеру Уэстону» (возможно, отцу Фрэнсиса) и «жене молодого Уэстона», однако вскоре его отпустили. Шапюи был уверен в том, что Уайетт и Пейдж были задержаны из-за Анны. Позже Уайетт уверял, что всему виной был «давний спор и незаслуженная злоба», которую на него затаил герцог Саффолк36.
Допрос Уэстона стал прямым следствием лихорадочных размышлений Анны после ее ареста. Она впервые упомянула его имя в среду 3 мая, необдуманно признавшись в том, что боялась его показаний больше остальных. Она раскрыла подробности их разговора, который мог состояться в течение последнего года. Сама Анна сначала утверждала, что разговор имел место в «понедельник после Троицы», потом назвала «вторник после Троицы прошлого года» (то есть 18 мая 1535 года). Все началось с того, что Анна отчитала Уэстона за пренебрежение своей женой и флирт с одной из сестер Шелтон. В ответ на это Уэстон сначала намекнул, что Норрис появляется в покоях королевы не столько из-за «Мадж», сколько из-за Анны, и под конец сделал дерзкое признание о том, что в покоях королевы есть одна дама, которую он любит больше, чем одну из сестер Шелтон и свою жену. «Кто же это?» – поинтересовалась Анна, и он ответил: «Это вы».
