— Да вот! А вы? — отозвался Волк, строя удивленную мину.

(«А ты», «а вы», «да вот» в тех краях означает: «Как живешь?», «Как живете?», «Помаленьку».) Фратер продолжал:

— Забрел вот случайно. И сам не знаю как. Пришла утром охота прогуляться! Потом вижу, ты лежишь, думаю: «Спрошу-ка человека, как он, я слыхал, что ты болен».

Волк неторопливо набил трубку. Чиркнул спичкой и, пуская первые клубы дыма, ответил:

— Да вот, мой добрый отец, ноги не ходят.

— Отчего бы это?

— Откуда мне знать, отче? Отнялись! Годы! А может, и простуда!

— По годам вроде рановато! А ты советовался с врачом?

— Как же, — бесстыдно соврал Волк. (В этот миг перед глазами у него встал побратим Кобель, и, представив себе, что он где-то здесь поблизости и, слушая эти разговоры, особенно последний вопрос, помирает со смеху, Волк с трудом удержался, чтоб не расхохотаться фратеру в лицо.) И, скрывшись за облаком дыма, громко продолжал: — Лекарь прописал мазь и порошки.

— И не помогает? — воскликнул настоятель, будучи уверенным в совершенной бесполезности всяких лекарств. Ведь сколько и каких только порошков он ни глотал, он так и не добился, чтобы «тело стало послушным», как говорят монахи, когда у них случается запор.

Фратер заметил про себя: «Ну, сейчас самое время начать настоящий разговор!» Но тут его взгляд встретился с взглядом Кнеза, и фра Ангелу почудилось, что собака смотрит на него насмешливо, выжидательно и с каким-то вызовом, — упаси бог как! Все басни о собаке Волка промелькнули в голове фратера; вспомнил он и о том, что прочел в книге «О сатанизме», что злой дух охотно вселяется в животных, и по телу фратера побежали мурашки. К тому же ему еще показалось, будто Волк воровато оглянулся вокруг (нет ли кого поблизости), и его пальцы, вздрогнув, невольно потянулись к ружью; фратер затоптался на месте и неожиданно выпалил:

— Ну, прощай, мой добрый Юрага! Бог тебе поможет!

— Счастливого пути, милейший отец Ангел, — сказал Волк и шепнул Кнезу: «Гоп! Возьми!» — после чего пес проводил фратера так же, как и встретил.

Отойдя порядком, фра сказал себе: «Что ж, главное мы свершили — помянули имя господне! Уф!» Увидав трех затрнчан, поджидавших его на обочине дороги, он раскрыл требник и махнул рукой, чтобы его не тревожили. А в первое воскресенье на вопросы, заданные ему на паперти, преподобный отец только надувал щеки и отмахивался; все поняли, что это означает: «Попытался, ну и посмотрим, посмотрим!»

Тогда и сложили продолжение легенды, как фратер села Затрнци пытался изгнать из Волка дьявола и как во время заклинаний его пес заговорил человеческим голосом: «Напрасно, вратер, мучаешься, мы навеки останемся во власти дьявола».

Тот год выдался урожайным, особенно обильно, просто на редкость уродил миндаль. Волк выручил за него хорошие деньги, испольщики тоже принесли немало, и потому пиршества друзей участились. А когда задули холодные осенние ветры, Волк заперся, и единственным признаком жизни в его доме была поднимавшаяся из трубы тонкая струйка дыма.

Как-то вечером в воскресенье, в самый разгар бури, привели Миятову новобрачную. Свадьбу справляли в ее селе. Привели Белянку деверь Антун, кум, некий Степан Пирика, их односельчанин, и Марта Шундичка, Миятова тетка. Все прискакали верхом на мулах, и все, кроме молодой, пьяные. Староста Иван встретил их во дворе и после обычного благословения обнял сноху. С соседской усадьбы ветер донес ослиный рев, собачий лай и смех. Ревели Волк и Кобель, а лаял Кнез. Мийо убежал в дом и вернулся с топором, кум Пирика выхватил ятаган, Антун крикнул батрачке: «Принеси ружье!» Женщины завизжали. Старик стал у ворот, чтобы задержать пьяных. Молодая упала на грудь тетки Шундички, дрожа всем телом, и, плача, спросила:

— Что с ними, тетя, скажите, ради бога? Что с ними?

Тетка вырвалась из ее объятий и тоже забегала, засуетилась. Батрачка вынесла длинное ружье, но молодая оттолкнула ее в сторону.

— Кто ты? Неси это зло назад! Скажи мне, что происходит? В кого хотят стрелять?

— В Волка и Кобеля! — ответила девушка. — Это они ревут ослами, надругаться хотят над нашей свадьбой!

— Волк? — переспросила Белянка удивленно. — Уж не тот ли это, о котором говорят, будто он продал душу дьяволу?

— Он самый, да к тому же он ваш кровный враг, ведь это он убил хозяйского брата!

— О Иисусе! Неужто он наш сосед? — испуганно спросила молодая. — А ты, ты кто и откуда?

— Я из Шврлюга, ваша батрачка! — Обе поднялись на цыпочки и заглянули в ворота, Белянка шепнула:

— Возвращаются! Хвала Иисусу! Хвала святой Марии, зло не свершится!

Она вошла в дом и окинула взглядом мрачную комнату. Посреди горел огонь, и какой-то паренек жарил на вертеле барана. Неподалеку от очага стоял низкий круглый стол, вокруг него стулья, в одном углу ткацкий станок, в другом теплилась перед иконами свеча.

Служанка не спускала с нее глаз. Молодая была довольно высокая, ядреная, точно из мрамора вытесанная! Батрачка сказала про себя: «Будь еще кожа побелее, то, ей-право, ни к чему не придерешься!»

Белянка опустилась на колени перед иконами.

Пьяная ватага ввалилась в дом. Из общего гомона выделился зычный голос Ивана:

— А где моя сношенька, Белянка моя? Бедное дитя, хороша встреча! И в самом деле испугалась и спряталась! Эй, Белянка!

— Вон она, перед святой девой! — сказала батрачка, все еще не выпуская из рук ружья.

— Ах! — воскликнул староста при виде обеих женщин, одной молящейся, другой вооруженной. — Чего стоишь, глупая баба! Зачем тебе ружье? Унеси-ка его и займись ужином! А вы поглядите на мою гордость, мою послушницу, с каким усердием молится владычице! Видишь, это первое, что она сделала! Это к добру — наше счастье, что она такая богомольная! Помолимся и мы!

Кум Пирика, Мийо, Антун и тетка Марта, шатаясь, последовали за хозяином и выстроились позади молодой. Марта опустилась на колени рядом. Четверо мужчин, покачиваясь