– Кто там? – хрипло спросил Воронов, еще толком не понимая, где он сам находится.

В комнату просунулась маленькая рука и решительно отдернула пеструю штору. Потом показалось девичье лицо.

– Простите. – Воронов быстро встал и никак не мог сообразить, где он видел эту, казалось, такую знакомую девушку с серыми глазами.

– Извините за беспокойство, товарищ инженер. Вы что же, за хозяев остались?

В вопросе сквозила явная ирония.

– Одну минутку. – Воронов стал обуваться и вдруг вспомнил, что это же Катя и пришла она, должно быть, к Михаилу.

– Как почивали на новом месте? – звучал ее насмешливый голос из соседней комнаты.

Воронов наконец вышел и столкнулся с ней лицом к лицу; она стояла возле шторы в синем нараспашку пальто, с открытой белой шеей, тоненькая, стройная, игриво поводила плечами и дерзко смотрела ему в глаза. Воронов смутился от этого открытого вызывающего взгляда, невольно посмотрел вниз и увидел черные туфельки, сухие статные лодыжки, сильные икры… и еще больше смутился.

– Что же мы стоим? Может, вы проводите меня? Дорога дальняя, время к ночи идет… А я все-таки девушка. – Катя говорила с легкой улыбкой недоумения.

– Я бы с удовольствием. Но видите, какая история – кроме меня, никого нет в доме. И ни ключей, ни замков…

– Не беспокойтесь. Во дворе старик сети вяжет.

«Значит, она знала, что Михаила нет, – подумал Воронов. – Зачем же она вошла? Странная девица! И удобно ли мне провожать ее? У всех на глазах… но и отказаться нельзя».

– Сейчас! – Воронов снял со стены плащ, перекинул на руку. – Пошли!

С крыльца Катя помахала Ивану Спиридоновичу:

– Дядь Иван! Мише – приветик.

Забродин встал с чурбака, бросил сеть и долго смотрел им вслед, прикрываясь ладонью от закатного солнца. Воронов, не оглядываясь, чувствовал на себе этот пристальный взгляд и шел с таким ощущением, будто его раздели до пояса и льют ему на спину холодную воду.

От Нахаловки на стройку шла извилистая каменистая дорога в ухабах и рытвинах. Но Катя свернула на тропинку в сторону моря.

– Куда же вы? – спросил Воронов.

– Я в город по дороге не хожу: пыльно, а я, видите – в новых туфлях. – Она внезапно рассмеялась. – У вас такой вид, будто вы босиком остались. Пойдемте! Здесь не колется. – Она протянула руку.

Воронов взял ее и крепко пожал:

– Пойдемте!

Тропинка нырнула в густые заросли лещины. Воронов шел впереди, отводя от лица мягкие податливые ветки с молодыми липкими листочками. Пахло нежным с горчинкой запахом распустившихся листьев и парным сыроватым духом раздобревшей весенней земли.

– Вы, должно быть, Михаила искали? – спросил Воронов, стараясь этим разговором смутить свою не в меру смелую спутницу.

– Нет.

– Гм. Хороший он парень.

– Жидковат.

Воронов засмеялся и все с большим любопытством смотрел на Катю.

– Это не беда. Возмужает.

– Не в том смысле. Характером жидок. Клонится, как березка на ветру… То к Лукашину, то к Синельникову. А может быть, и к вам потянется, если вы окажетесь достаточно устойчивым. Если сами не погнетесь.

– Ого! Что же здесь, погода бурная?

– Всякое бывает.

– Вы говорите так, словно в управлении работаете.

– А я там и работала… старшим нормировщиком.

– А теперь?

– У Михаила сварщицей.

– Отчего же в прорабстве оказались?

– Видите ли, рука у меня слишком тяжелая. Носила я наряды на подпись к главному. И однажды ему захотелось поцеловаться. Ну я и отпечатала ему поцелуи из пяти пальцев на щеке. Пришлось переучиваться на сварщицу.

Они вышли на прибрежный откос, спустились к морю и пошли неторопко по галечной отмели вдоль самого приплеска.

– Откуда вы приехали? – спросил Воронов.

– Из Красноярска, от тетки сбежала.

– А где же родители?

– Мать умерла, отец в войну погиб.

– А что же тетка?

– Добрая душа. Все хотела меня устроить, как она говорит, по торговой части. А мне вот море нравится… – Катя усмехнулась. – Только с берега.

Она вдруг тоненько, заливисто запела:

Волны знают, волны говорят: вернется…

И оборвала песню на высокой ноте:

– Глупо все это. Никто ничего не знает. – Посмотрела на Воронова. – У вас нет одышки?

Воронов оглушительно захохотал:

– Зачем это вам понадобилась одышка?

– Так. Может, придется бежать от вас.

– Ну, брат, от меня не сбежишь.

– Я это и раньше заметила.

– Что?

– Что вы самоуверенный.

– А вы мне нравитесь.

– Целоваться не будете?

Воронов прислонил ладонь к щеке и покачал головой.

– Тогда пойдемте вон за ту скалу. Там бухточка есть маленькая. В ней по вечерам дельфины рыбу ловят.

Вход в бухточку преграждал высокий и острый выступ скалы; черный и гладкий, лоснящийся от воды, гранитный гребень, словно лемех, разваливал набегавшие на него волны. Они сердито шипели, отступая, пузырились крупной рыхлой пеной, таявшей на галечной отмели, и снова набегали, покрывая блестящую гальку, и лезли по черным бокам неподатливого утеса.

– Ого! Тут, брат, не прыгнешь. Давайте перенесу. – Воронов потянулся к Кате; он был в сапогах.

– Посторонитесь! – Катя отвела руку Воронова и отошла на несколько шагов от скалы.

– Раз, два, три… – Она считала волны и отшатывалась при каждом шумном ударе. – Оп-ля! – Катя рванулась по мокрой галечной отмели вслед за отползавшими пенистыми бурунами и в одно мгновение оказалась за скалой.

Воронов побежал за ней, но следующая волна настигла его на полпути, упруго ударила в ноги, обдавая холодными брызгами. Он зашатался, потеряв равновесие, и еле устоял на ногах.

«Что за глупости я вытворяю! – с досадой подумал Воронов. – Занимаюсь каким-то нелепым ухаживанием… И еще недоставало искупаться…» Он отряхивал с себя воду и хмуро исподлобья смотрел на смеющуюся Катю.

– О, какой вы сердитый! Идите сюда, здесь сухо. – Она сидела на высокой отмостке из булыжника, выложенной чьей-то заботливой рукой. – Вот сюда! И давайте глядеть на море. Только не говорите. Ничего не говорите…

Воронов зябко передернул плечами, накинул плащ и сел на камень в ногах Кати. Она сидела рядом, обхватив ноги и уткнувшись подбородком в колени, сжалась в комочек и казалась совсем маленькой, худенькой. Но смотрела она строго, сведя брови, и ее большие серые глаза были совсем черными от расширенных зрачков. И нечто властное, повелительное исходило теперь от нее, точно все, что она делала, было очень важным, необходимым; и Воронов подчинился этому и стал смотреть на загустевший в сумеречной хмари горизонт, и оттого казавшийся совсем близким, на темнеющее с каждой минутой море, все выше и выше обманчиво поднимавшееся в тяжелое облачное небо. Где-то у выхода в залив стоял сторожевой корабль, заметный только по кормовым огням. Вдруг