Тихая Гавань показалась совершенно неожиданно. На траверсе выступающего далеко в море скалистого мыса катер дал гудок – тягучий звук сирены был густой, дребезжащий, словно придавленный низко ползущими серыми облаками.

Катер поравнялся с навесной скалой и юрко свернул за нее, как пешеход за угол дома. Затем он обошел огромный камень, отдаленно похожий на силуэт корабля, и оказался в гранитных воротах обширной бухты, по лесистым берегам которой были редко разбросаны аккуратные белые домики, дощатые бараки и строящиеся корпуса с черными глазницами пустых оконных проемов.

Из отсеков на палубу вывалила шумная толпа; покрикивая, расталкивая людей, вдоль борта пробегали матросы. Среди пассажиров Воронов вскоре отыскал новых знакомых.

– Подходим! – весело приветствовал его Михаил. – Держитесь с нами. Мы вас живо передадим в руки самому начальнику.

– А где ваши вещички? – спрашивал Семен.

– А вот. – Воронов указал на фибровый чемодан, стоявший возле борта.

– Богато живете, – сказал Михаил, и Воронов заметил, как бросила Катя в сторону Забродина быстрый и сердитый взгляд.

«С характером девочка…» – подумал он.

Катер подходил к единственному в этой обширной бухте причалу, заваленному грудами кирпича, железобетонных плит, стальных балок и ферм.

Возле причала тесно, в два ряда, стояли черные неуклюжие баржи с низкими грязными бортами. К одной из этих барж пришвартовался катер; бросили дощатые сходни, и народ повалил на берег.

2

Воронов поселился на время, до получения квартиры, у Михаила Забродина, того самого парня с белесой челкой, с которым познакомился на катере. Жил Михаил в собственном доме вместе с отцом Иваном Спиридоновичем, на отшибе от городских кварталов в маленьком поселке, прозванном Нахаловкой.

Эта Нахаловка разместилась, вопреки всем и всяческим генпланам, поближе к бухте, на жирной пойменной земле вдоль таежной речки Пасмурки. Нахаловку еще называли поселком «индусов»; разумеется, не в честь выходцев из далекой Индии, а оттого, что осели там индивидуальные застройщики.

Откуда они? Из каких концов света? Неведомо. Они приехали без договоров, без путевок, и в то время когда на месте будущих городских улиц еще бились на ветру рыжие полотнища палаток, здесь, в Нахаловке, уже светились солнечной желтизной новенькие стены добротно срубленных домов, а на выгоне паслись на приколах коровы, сушились рыбацкие сети. И с рассветной зорькой раздавалось на всю округу заполошное пенье петухов.

– Когда же вы успели все это построить, отец? – спросил Воронов Ивана Спиридоновича, оглядывая уютный, перегороженный на три части дом Забродиных. – И перегородки, и сени, и веранда!

– Э, милый! Долго ли умеючи сотворить, – говорил старший Забродин, накрывая на стол по случаю гостя. – Я сам и плотник, и штукатур. Михаил иногда помогал!

Тронутый густой проседью, но еще по-молодому синеглазый и рыжеусый, он говорил с чуть заметной иронией:

– Приехал я еще в прошлом годе к сыну. И вот ведут меня в палатку. Сунули топчан: «Располагайся, отец!» Да что я, цыган, что ли? Прости меня, господи. Среди лесу да среди камня и жить в палатке! Ну, нет. Пошел в контору, выписал бруса, гвоздей и всякой иной мелочи. Да и ссуду дают каждому. Только стройся. Я и управился без малого за три месяца со своим домом. А на миру можно и быстрее отстроиться. Так что ж это у вас за мода такая заведена на стройках? Заводы всякие строят – и камня и бруса завались. А люди, это строители, стало быть, живут в палатках годами. Срам!

Воронов смущенно кашлянул в кулак.

– Ты ничего не понимаешь, отец, – отозвался из кухни Михаил. – Все это – временные трудности.

– Какие там временные! – возразил Иван Спиридонович. – У нас вон уж третий год в палатках живут. А на другое место переедут – опять палатки. Так и жизнь вся пройдет. А ведь она у меня не временная.

На столе между тем появлялись тарелки с картошкой, с огурцами, с копченой скумбрией. И все это было нарезано крупными кусками, как режут только мужики.

Широкий в кости, сутуловатый и крепкий, весь свилистый, как осокорь, Иван Спиридонович ходил мягкой медвежьей походкой, и голос его, глухой и хрипловатый, звучал мягко, без укора:

– Ну, я понимаю, дом каменный со всякими удобствами не враз построишь. А деревянный-то сколотить для самих себя нешто долго? Так нет, живут в палатках, по-цыгански. Что за корысть? Не понимаю.

Пол-литра водки он разлил по стаканам. Получилось почти по полному.

– Ну, с приездом вас! – чокнулся он с Вороновым, потом с Михаилом и сказал, как бы оправдываясь: – Я меньше ста пятидесяти не принимаю, не то изжога мучает. От малой дозы, должно быть. Значит, начальником над Михаилом будете? – Иван Спиридонович наклонялся к Воронову и весело подмигивал ему. – Хоть бы вы помогли оженить его. Тут девка одна есть добрая… И прыткая, что коза.

– Ладно глупости-то говорить. – Михаил старался держаться степенно, хотя выпитая водка нет-нет да и растягивала губы его в широкой беспричинной улыбке.

– А что! Либо неправду говорю? – подзадоривал его отец. – Нешто плохая девка? Или не нравится?

– Да при чем тут она? Нравится, не нравится!.. Ты бы лучше о деле поговорил, – пытался Михаил отвести отца от этой темы.

– Про дело и говорю. Вон какие хоромы отстроил, а толку-то что.

– Шел бы на стройку работать, вот и толк был бы.

– Эка невидаль твоя стройка! А мне и сторожем на вокзале неплохо. День отстоял – трое суток свободный. Хочу рыбу ловлю, хочу на охоту в тайгу иду. И мясо и рыба не переводятся. А много ли я там на стройке заработаю?

– Не в рыбе суть, – не сдавался Михаил.

Воронов вяло ел, рассеянно слушал Забродиных и чувствовал, как тяжелеют его веки и невольно щурятся глаза. Всю ночь он не спал; корабль в Приморск пришел поздно, в гостиницах мест не было, и он до самого утра бродил по вокзалу.

– Вам поспать с дороги-то нужно, а мы вас, простите, болтовней донимаем. – Иван Спиридонович заметил наконец сонное состояние Воронова. – Проходите в Михайлину комнату и располагайтесь без церемоний.

От койки Воронов отказался; он с трудом снял запыленные сапоги и сладко растянулся во всю длину на кушетке, прикрыв полотенцем лицо. В нахлынувшей дремотной волне ему показалось, что накренилась под ним кушетка и поплыла в размеренной корабельной качке.

Проснулся он от звонкого окрика:

– Есть кто-либо живой в этом доме?

В первое мгновение Воронов подумал, что он и не спал вовсе; но, сдернув с лица полотенце, заметил, что в