составлявшая половину жизни португальского народа, быстро восстановила свою силу. Инквизиция возобновила свою деятельность по цензуре и подавлению ереси. Королева Мария отправила папе сорок тысяч фунтов стерлингов, чтобы частично возместить ему расходы, понесенные на заботу об изгнанных иезуитах. На следующий день после погребения Жозефа королева Мария приказала освободить восемьсот заключенных, большинство из которых были заключены Помбалом за политическую оппозицию. Многие из них провели в темницах по двадцать лет; когда они вышли на свободу, их глаза не могли выдержать солнца; почти все они были в лохмотьях; многие выглядели вдвое старше своих лет. Сотни заключенных умерли в тюрьме. Из 124 иезуитов, заключенных восемнадцать лет назад, в живых осталось только сорок пять.33 Пятеро дворян, осужденных за предполагаемое соучастие в заговоре с целью убийства Иосифа, отказывались выходить из тюрьмы до тех пор, пока не будет официально объявлено об их невиновности.

Вид освобожденных жертв враждебности Помбала и известие о сожжении Трефарии довели его непопулярность до такой степени, что он больше не решался показываться на публике. 1 марта он отправил королеве Марии письмо, в котором отказывался от всех своих должностей и просил разрешения удалиться в свое поместье в городе Помбал. Дворяне, окружавшие королеву, требовали его заключения в тюрьму и наказания; но, узнав, что все меры, которыми они возмущались, были подписаны покойным королем, она решила, что не может наказать Помбала, не запятнав память своего отца. Она приняла отставку министра и позволила ему удалиться в Помбал, но приказала ему оставаться там. 5 марта он покинул Лиссабон в наемном фаэтоне, надеясь избежать внимания; некоторые люди узнали его и забросали карету камнями, но он скрылся. В городе Оэйрас к нему присоединилась жена. Ему было семьдесят семь лет.

Теперь, когда он был всего лишь частным лицом, его со всех сторон атаковали исками за долги, которые он не выплатил, за нанесенные им увечья, за имущество, которое он отнял без надлежащей компенсации. Судебные приставы осаждали его двери в Помбале целым рядом судебных приказов. «В Португалии нет ни одного шершня или мошки, — писал он, — которые не прилетали бы в это отдаленное место и не жужжали мне в уши».34 Королева помогла ему, предоставив пожизненное жалованье, которое он получал как министр, и добавив к нему скромную пенсию. Тем не менее бесчисленные враги призывали королеву вызвать его на суд по обвинению в злоупотреблении служебным положением и государственной измене. Она пошла на компромисс, разрешив судьям посетить его и подвергнуть допросу по этим обвинениям. Они допрашивали его по несколько часов подряд в течение трех с половиной месяцев, пока старый диктатор, обессилев, не взмолился о пощаде. Королева откладывала принятие решения по результатам экспертизы, надеясь, что смерть Помбала избавит ее от смущения; тем временем она пыталась успокоить его врагов, приказав провести повторный суд над теми, кто был осужден за соучастие в покушении на ее отца. Новый суд подтвердил вину герцога Авейру и трех его слуг, но оправдал всех остальных обвиняемых. Таворы были объявлены невиновными, а все их почести и имущество были возвращены оставшимся в живых (3 апреля 1781 года). 16 августа королева издала указ, осуждающий Помбала как «позорного преступника», но добавляющий, что, поскольку он просил о помиловании, его оставляют в покое в его изгнании и во владении его имуществом.

Помбал вступал в пору своей последней болезни. Его тело было почти покрыто сочащимися гноем язвами, очевидно, от проказы.35 Боли не давали ему спать более двух часов в сутки, дизентерия ослабила его, а врачи, словно в добавление к его мучениям, уговорили его выпить бульон из плоти змей. Он молился о смерти, принял таинства и закончил свои страдания 8 мая 1782 года. Сорок пять лет спустя партия иезуитов, проезжая через город, остановилась у его могилы и прочитала панихиду, с триумфом и жалостью, за упокой его души.

ГЛАВА XI. Испания и Просвещение 1700–88

I. MILIEU

После своей смерти в 1700 году Карл II, последний из испанских Габсбургов, завещал Испанию и всю ее мировую империю давнему врагу Габсбургов — Франции Бурбонов. Внук Людовика XIV, Филипп V Испанский, храбро сражался во время Войны за испанское наследство (1702–13), чтобы сохранить эту империю в неприкосновенности; почти вся Европа поднялась на борьбу, чтобы предотвратить столь опасное усиление власти Бурбонов; в конце концов Испании пришлось уступить Гибралтар и Минорку Англии, Сицилию — Савойе, а Неаполь, Сардинию и «Бельгию» — Австрии.

Более того, потеря морского могущества оставила Испании лишь шаткую власть над колониями, которые питали ее торговлю и богатство. Пшеница в Испанской Америке давала от пяти до двадцати раз больше урожая с одного акра, чем на испанской земле. С этих солнечных земель поставлялись ртуть, медь, цинк, мышьяк, красители, мясо, шкуры, каучук, кохинея, сахар, какао, кофе, табак, чай, хинин и десятки других лекарств. В 1788 году Испания экспортировала в свои американские колонии товары на сумму 158 000 000 реалов; она импортировала из них товары на сумму 804 000 000 реалов; этот «неблагоприятный торговый баланс» был сведен на нет потоком американского серебра и золота. Филиппины отправляли грузы перца, хлопка, индиго и сахарного тростника. В конце XVIII века Александр фон Гумбольдт оценивал население Филиппин в 1 900 000 человек, Испанской Америки — в 16 902 000 человек; в самой Испании в 1797 году насчитывалось 10 541 000 человек.1 Заслугой правления Бурбонов является то, что эта последняя цифра почти вдвое превысила численность населения, составлявшую 5 700 000 человек в 1700 году.

География благоприятствовала Испании только для морской торговли. На севере страны земля была плодородной, питаемой дождями и тающими снегами Пиренеев; оросительные каналы (в основном завещанные маврами своим завоевателям) избавили Валенсию, Мурсию и Андалусию от засухи; остальная часть Испании была обескураживающе гористой или сухой. Дары природы не были развиты экономической предприимчивостью; самые предприимчивые испанцы уезжали в колонии; Испания предпочитала покупать промышленные товары за границей на свое колониальное золото и доходы от собственных рудников серебра, меди, железа или свинца; ее промышленность, все еще находящаяся на стадии гильдий или домашнего хозяйства, значительно отставала от промышленности трудолюбивого Севера; многие из ее богатых рудников управлялись иностранцами для прибыли немецких