Теория иудаизма Смоленскина сформулирована в двух публицистических произведениях: «Вечный народ» («Ам'олам», 1872 г.) и «Время сажать» («Эт латаат»,, 1875-1877). В противовес искусственным религиозным реформам Запада он устанавливает далеко идущий принцип еврейской эволюции, постепенного слияния национального и гуманитарного элементов внутри иудаизма. Мессианский догмат, от которого евреи Запада полностью отказались из-за его якобы несовместимости с еврейским гражданством в диаспоре, горячо защищается Смоленским как один из символов национального единства. В самом центре его системы стоит культ иврита как национального языка, «без которого нет иудаизма». Чтобы успешнее разрушить идею ассимиляции, Смоленкин бомбардирует ее основу, теорию просвещения, сформулированную Моисеем Мендельсоном, с ее определением евреев как религиозной общины, а не как нации, хотя в своем полемическом пылу он часто заходит слишком далеко и иногда нарушает историческую правду.

В обоих произведениях можно различить, хотя и в смутных очертаниях, теорию «духовной нации». Однако Смоленскину не удалось развить и закрепить свою теорию. Погромы 1881 года и начало исхода евреев из России еще раз нарушили его равновесие. Он отложил в сторону вопрос о национальном развитии еврейства в диаспоре и стал восторженным проповедником восстановления еврейского народа в Палестине. В разгар этой пропаганды жизнь талантливого публициста оборвалась преждевременной смертью.

К такому же убеждению пришел после продолжительной внутренней борьбы Мозес Лейб Лилиенблюм (1843–1910), которого вполне можно было бы назвать «мучеником просвещения». Однако в рассматриваемый период он полностью перемещался в пределах границ Хаскалы, наиболее радикальным представителем которой был. Преследовался за безобидный либерализм фанатиками родного города Вилкомир,

Лилиенблюм начал размышлять над вопросом еврейских религиозных реформ. Выступая за реформу иудаизма, он руководствовался не желанием, как многие в Западной Европе, приспособить иудаизм к нееврейской среде, а скорее глубоким и болезненным убеждением, что доминирующее раввинизм в его средневековой фазе не представляют истинную сущность иудаизма. Реформа иудаизма в интерпретации Лилиенблюма означает не революцию, а эволюцию иудаизма.

Как когда-то Талмуд реформировал иудаизм в соответствии с требованиями своего времени, так и мы должны реформировать иудаизм в соответствии с требованиями нашего времени. Когда юный писатель воплотил эти взгляды в серии статей, опубликованных в «Ха-Мелиц» под названием «Орхот ха-Талмуд» («Пути Талмуда»,

1868-1869), его православные горожане были так сильно возбуждены, что дальнейшее его пребывание в Вилькомире было небезопасно, и он вынужден был переселиться в Одессу. Здесь он опубликовал в 1870 году свою рифмованную сатиру «Кегал рефаим», в которой темные тени еврейского города, старейшины кагалов, раввины, цадики и другие достойные люди странным образом двигаются во мраке ада — мир.

В Одессе Лилиенблюм влился в ряды обрусевшей студенческой молодежи, проникся радикальными идеями Чернышевского и Писарева, заработав репутацию «нигилиста». Его теория еврейской реформы, устаревающая его новым материалистическим мировоззрением, была отброшена в сторону, и в душе писателя открылась зияющая пустота. Это настроение отражено в самооткровении Лилиенблюма «Грехи юности».

(Хаттот ne'urim, 1876), этот мучительный крик одной из многих жертв психического катаклизма шестидесятых годов. Книга произвела огромное впечатление, ибо изображенные в ней душевные муки были типичны для всего переходного века. Однако заключительная нота исповеди, вопль изнуренной души, которая, низвергнув старых идолов, так и не нашла нового Бога, не выражала общего направления того периода, далекого от отчаяния.

Что касается нашего автора, то его буйная душа вскоре успокоилась. События, взбудоражившие умы прогрессивного еврейства, ужасы погромов и политического гнета начала восьмидесятых годов, принесли покой истерзанному сердцу Лилиенблюма. Он нашел решение еврейских проблем в «Любви к Сиону», философским представителем которой он стал. На более позднем этапе он стал ярым поборником политического сионизма.

7. ЕВРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Левое крыло «просвещения» в этот период было представлено еврейской литературой на русском языке, имевшей несколько замечательных представителей. Интересно отметить, что в то время как все видные писатели на иврите были детьми глубоко националистической Литвы, те, кто писал по-русски, за единственным исключением Леванды, были уроженцами Южной России, где две крайности, застойный хасидизм и радикальная русификация, боролись за превосходство. Основоположником этого направления еврейской литературы был Осип (Иосиф) Рабинович (1817-1869), южанин, уроженец Полтавы и одессит.

Наряду с публицистическими статьями писал затяжные романы. Его трогательные «Картины прошлого», его рассказы «Каторжный рекрут» и «Наследственный подсвечник» (1859–1860) вызывали перед поколением, живущим на заре новой эпохи реформ, тени уходящей ночи: пытки призыва Николая и унизительные формы еврейского бесправия.

Борьба с этим бесправием была целью его журналистской деятельности, которую он до выхода в свет «Рассвета «вел на страницах либеральной русской печати. Проблемы внутренней еврейской жизни мало привлекали его. Подобно Риссеру, он смотрел на гражданскую эмансипацию как на панацею от всех еврейских недугов. Он был унесен смертью прежде, чем смог излечиться от этой иллюзии.

Дело Рабиновича продолжил талантливый юноша, журналист Илья (Эльяс) Оршанский из Екатеринослава (1846-1875), который был главным сотрудником Одесской газеты «День» и Еврейской газеты. Библиотека. Бороться за права евреев, а не приносить смиренные извинения, требовать эмансипации, а не умолять о ней — такая позиция придает произведениям Оршанского особое очарование. Его блестящий анализ «Российского законодательства о евреях» предлагает полную анатомию еврейского бесправия в России, начиная с Екатерины II. и заканчивая Александром II.

Тем не менее, будучи ребенком своего возраста, он проповедовал ее формулу.

Хотя в душе он был страстным евреем, он отстаивал дело русификации, хотя и не в крайней форме духовного самоуничижения. Одесский погром 1871 года потряс его впечатлительную душу. Он беспокойно ворочался, ища выход своей обиде, но всюду стучал головой о преграды цензуры и полиции. Будь ему дарована более продолжительная жизнь, он мог бы, подобно Смоленскому, избрать путь националистически-прогрессивного синтеза, но белая чума унесла его на двадцать девятом году жизни.

Литературное творчество Льва (Леона) Леванды (1835-1888) носило более сложный характер. Выпускник одной из официальных раввинских школ, он сначала работал учителем в еврейской коронной школе в Минске, а затем занимал должность «ученого еврея» при Муравьеве, генерал-губернаторе Виленском. Таким образом, он перешел в очаг «официального просвещения» и в штаб политики русификации в лице Муравьева, что накладывало отпечаток на все произведения его пера. В своем первом романе «Гастроном» (1860), мало достойном с художественной точки зрения, он еще предстает наивным бардом того мелкого «просвещения», поборник которого достаточно характеризуется ношением европейского костюма, называя себя благозвучным немецким или русским именем (в обсуждаемом романе герой носит имя Арнольд), заводя дружеские отношения с благородными христианами и вступая в брак по любви без помощи посредника.

На этом этапе своей карьеры Леванда был убежден, что «ни один образованный еврей