– Вообще-то, – поскрёб голову Малёк, – в этом Колокольном и вправду нечисто. Я тогда совсем малой был, на месте Черныша сидел и такое видел… Пришёл туда один. То есть он не один пришёл, а с девкой. А потом и другие подвалили. Ну, сначала целовались-обнимались, а потом этот как встанет, как запоёт!

– Запоёт? – почему-то встревожилась Арлетта.

– Ага. Запел, и тут такое началось… Дождь, гроза! Из фонтана вода ручьём, а из земли цветы попёрли. Прям как живые. Во. И до сих пор цветут. С весны и до поздней осени. И фонтан бьёт как ни в чём не бывало. А ведь его не чинил никто. На Ратушной площади фонтан два года чинили, и то бесперечь ломается. А Птичий фонтан бьёт.

– А этот, который пел, он какой был? – почему-то смутившись, спросила Арлетта.

– Ну такой… Каланча здоровенная… Волосом вроде белый. Из речных ватажников, должно быть.

– Почему?

– Ну… – Малёк приосанился, довольный, что Арлетта снизошла до длинной беседы, – куртка у него такая была… А ещё это… Коса до пояса. Городские с косами не ходят. И шрам… Точно, шрам на груди, будто его палашом рубанули. Он, ясное дело, в рубашке был, но ворот распахнут.

– Шрам. Ага.

Эжен не понимал, что творится. Стальная Арлетта мялась, краснела, теребила свою неизменную косичку с бусинками.

– Слышь, Малёк, ты же часто в порту трёшься?

– Ну.

– Одного человека найти хочу. Из этих, из ночных братьев. Только не здешних. Дела у него такие, что ему за море уплыть надо. Так что в порт он придёт, не минует.

– Ага, – понимающе кивнул Малёк. Бывают у серьёзных людей такие дела, когда только и остаётся, что на корабль да за море.

– Посматривай там, вдруг увидишь.

– А кого искать-то? Погоняло у него какое?

Тут Арлетта надолго замолчала, а потом выдала печальным голосом:

– Я не знаю.

– Хм. Не сказал. Не дурак, значит. Ладно, а глядится как?

– Не знаю я.

– В маске, что ли был?

– Вроде того.

– Так чего вообще ты про него знаешь?

– Высокий.

– Ага. Например, Аспид у нас высокий.

– А ещё шрам у него. Одного уха почти нет.

– Хы. Значит, не Аспид. У него обоих нету. Да тут в порту и в Норах, считай, каждый второй…

– Ещё на груди шрам, длинный, как ты сказал. На руках от кандалов метки каторжные. А ещё хромает он. Сильно хромает.

– Ну и на что тебе такой нужен?

– А это не твоё дело. Посмотришь?

– Ладно, – милостиво согласился Малёк, – как какого хромого и корноухого увижу, сразу тебе скажу. А что мне за это будет?

– По ушам, – пообещала Арлетта.

– Я посмотрю, – сказал Лапоть, – за просто так, мне не жалко.

Искать всякие там таинственные стены и писать на них Эжен не собирался. Он же не то что Лапоть, не какой-нибудь дурак безграмотный. Даже в Академии учился.

Как давно это было… Он тогда думал, что живёт трудно. Сбежать хотел. Ну вот, считай, сбежал. И жизнь теперь страсть какая лёгкая. Не-ет, писать всё-таки придётся. Так больше нельзя. Конечно, Лель поживее стал, от людей уже не шарахается, особенно когда Эжен или Арлетта рядом. Чернышу намедни сдачи дал, показал язык и обозвал оглоедом. Глядишь, и в мире выживать научится. Если только раньше не помрёт. Принц бледнел, худел и начал подозрительно покашливать. Арлетта всё чаще жаловалась на спину, всё чаще во время танца её улыбка казалась приклеенной. И тоже исхудала. Сильно. Похоже, из своей доли мелких подкармливает. А эти не замечают даже. Лопают, аж за ушами трещит. Эжен-то вот терпит. Хотя есть хочется так, что впору идти с Лаптем на торг, тырить с лотков по мелочи. Он пока держался, ибо честь рода Град следовало беречь несмотря ни на что. Но долго так продолжаться не могло. Надо что-то делать.

Младший представитель гордого рода Град со вздохом выполз из-под одеяла, с тёплого местечка, согревать которое помогали с одной стороны Фиделио, с другой – Лель. Старая кухаркина кровать легко вмещала пятерых. Даже Чернышу нашлось место под боком у Арлетты. Малёк и Лапоть, оставшиеся ночевать, сопели у тлеющего очага. В оконце заглядывала морозная луна. Эжен осторожно вздул масляную лампу, нашёл среди рисунков Леля лист почище, выбрал самую тонкую кисточку, придвинул к себе баночку с чёрной краской и принялся вырисовывать буквы.

Через полчаса получилось следующее:

Глубокоуважаемый господин городской старшина, чувствую себя обязанным довести до вашего сведения, что, вопреки слухам, его высочество наследный принц Алелий Августус фюр Лехтенберг Остравский пребывает в полном здравии и находится в Доме с Голубями, что на Цыплячьей улице. Прошу принять меры для возвращения наследника престола в столицу.

С совершеннейшим почтением, Эжен Град, единственный сын полковника Амедея Града.

Эжен подышал на застывшие пальцы, переставил лампу, полюбовался на своё творение в целом. Хорошо. Буквы ровные, и почерк красивый, уверенный. Вот только… В голове что-то мельтешило, как всегда, когда он пытался играть с цифрами. Логическая задача начала решаться, потрескивая и пощёлкивая, а когда решилась… Ох, верно сказала Арлетта, поганые какие-то ответы у этих задач получаются.

Он оторвал чистую половину от весьма похожего портрета Арлетты в окружении языков пламени, поправил светец и начал писать снова.

Глубокоуважаемый господин городской старшина, чувствую себя обязанным довести до вашего сведения, что, вопреки слухам, его высочество наследный принц Алелий Августус фюр Лехтенберг Остравский пребывает в полном здравии. О его местонахождении готов сообщить лично королевскому кавалеру по особым поручениям господину Карлусу фюр Лехтенберг или… – эх, была не была… – господину Ивару, королевскому травнику. Буду ждать на ступенях городского собора ежедень в три часа пополудни.

С совершеннейшим почтением, анонимный доброжелатель.

Вот, так-то лучше. И с собором он хорошо придумал. На торгу, что рядом с соборной площадью, они с Арлеттой работают часто. Пробежать мимо, не снимая маски, да поглядеть, кто там среди нищей братии на ступеньках толчётся, дело нетрудное.

Первый листок Эжен сжёг так, что и пепла не осталось, а второй свернул покрасивее, написал сверху крупными буквами слово «донос» и, дождавшись, чтоб на Ратушной площади сделалось людно и суетно, бросил в лакированный ящик с золотыми государственными вензелями. Может, вынут. Может, всё-таки прочтут. Он слыхал, что доносы читают куда охотнее, чем просьбы.

Глава 11

Недолгие липовецкие морозы миновали, как не было. Снова началась маета с мокрым снегом, который никак не мог решить, снег он или дождь. Вот только небо в просветах туч уже было другим, радостно голубым, весенним.

На Масленой неделе в Доме с Голубями завелась Мышильда. Завёл её сам Эжен. В эти развесёлые дни работали с утра до поздней ночи. Немало помогал Черныш, распевая иберийские баллаты. Под них Арлетта плясала особенно ловко. Фиделио делал штуки, Эжен зазывал публику, денежки сыпались непрерывным ручейком, но Арлетта растолковала, что радоваться нечему. Наступает пост, и