редкостных брёвен, ещё прошлой осенью привезённых с совсем уж далёкого юга, пригретая весенним солнышком, вывелась ящерица о двух головах. Зеленющая, страшнющая, с вот такенным гребнем. Сидит, шипит, близко никого не подпускает. К Коряге приходили какие-то, искали двух пацанов, что держатся вместе. Таких, чтоб один волосом светлый, вроде Эжена, а другой помладше, черноватый, вроде Черныша. Страшные деньги обещали. На всю жизнь обогатиться можно.

– Давайте Эжена с Чернышом сдадим. И заживём.

«Живой не дамся», – подумал похолодевший Эжен.

– Не один ты такой умный, – хмыкнул Малёк, – я слышал, как Аспид ругался. Народец у нас ушлый, тут же натащили и беловатых, и черноватых, один даже пытался девку за парня выдать.

– И чё?

– Ясное дело, не те. Там сидел один такой, из благородных, глядел, кого привели. И никто ему не показался.

– Жаль, – вздохнул Лапоть. – А ещё говорят, объявился Чёрный человек. Не, какой видом, никто не знает. Плащ у него чёрный до самых пят. И лица не видать, чернота одна. Ходит по городу и того… малых детей крадёт. Подплывёт как по воздуху, накроет плащом, и всё, поминай как звали.

– И уже многие пропали, – загробным голосом добавила ехидная Арлетта.

– А то! – подтвердил Лапоть. – Михрютка Косой пропал. И Слепень из-под моста. И Тимка Хромой. Чёрный человек таких выбирает, убогих или совсем малых, чтоб убежать не могли.

– Враньё, – заявил Малёк. – Слепню я вчера врезал. – И незаметно потёр распухшую скулу.

– Так то вчера было, – не унимался Лапоть.

– Ты, Арлетта, осторожней ходи, – встревожился Эжен, – а вы не болтайте.

Малёк и Лапоть солидно покивали. Случись что с Арлеттой, исчезнет тёплое убежище, место, где можно, если дела идут совсем плохо, согреться, поесть и потому выжить. Поэтому слепота плясуньи скрывалась тщательно. Желающих воспользоваться её слабостью в Норах могло оказаться очень много. В городе её глазами был Черныш, и старался он на совесть. Малёк подарил ему заточку, и оказалось, что в ловких пальцах иберийского мальчонки она порхает лёгкой бабочкой. Должно быть, учился этому раньше. Скоро кончится пост, и снова можно будет работать на площади. Всё-таки не так опасно. А там и лёд в устье Либавы растает, и корабли придут.

Весна в Липовце начиналась рано и длилась долго. Снег под деревьями исчез, оставив на палой листве влажные пятна, из которых поднялись ростки голубой пролески. На давно затянутых землёй кучах мусора расцвели жёлтые первоцветы. Распушились росшие прямо на стенах замка кустики козьей ивы.

Мышильда обрадовалась, долго ворковала, гладила цветочки, собрала букетик, да, жаль, поставить его было некуда. Посуды, кроме котелка и кастрюльки, в сторожке не имелось. Лель выбрался на воздух, рисовал первоцветы, а потом полез на развалины, мол, оттуда вид красивый. Эжен стащил его с шатающихся кирпичных куч и попытался объяснить, что золотистая козья ива на фоне голубого неба в беленьких лёгких барашках – это тоже красиво. Убедил. До вечера Лель рисовал освещённые солнцем развалины и радовался. Вернулись Черныш с Арлеттой, принесли еды, Мышильда кинулась готовить. В темноте заявился Малёк и первым делом спросил, где Лапоть. А Лапоть не пришёл. Ни этой ночью, ни следующей. Пропал. Арлетта с Мальком осторожно поспрашивали в Норах. Никто ничего не знал. Был Лапоть и нет его.

– Найдётся, – утверждал Малёк, – Лапоть – он хитрый. Не пропадёт.

Через три дня пропал сам Малёк, хитрейший из хитрых. Не появился вечером, не попадался ни в Норах, ни в городе. Исчез вместе со своей наборной заточкой, нахальством и дурацкими шуточками.

Арлетта тревожилась, день ото дня мрачнела. Работать не пошла, хотя по всему городу звенели колокола, возвещая конец поста. Всех из сторожки выгнала, а когда позволила вернуться, на ящике, заменявшем стол, лежали деньги. Должно быть, достала из тайника. Где тайник, не знал никто. Прятать и заметать следы она умела, даром что слепая.

– Пересчитай.

Эжен честно пересчитал, недоумевая, как ей удалось скопить так много.

– Хватит, чтобы оплатить место в трюме для троих. На взморье видели корабль. Знающие люди говорят, это иберийская «Ла Нинья». Устье очистилось. Как только ветер будет подходящий, она поднимется по реке до порта. Поплывёте вы и Черныш. Он язык знает, худо-бедно поможет вам там устроиться.

– А ты?

– А мы с Мышильдой тут побудем. Тут одной вдовице прислуга нужна. Вдовица, конечно, слам сбывает…

– Чего?

– Краденым торгует. Мастерская у неё. Вещички перелицовывает, чтоб бывшие хозяева не узнали. Но особа порядочная, строгих правил и не злая.

– Ты не хочешь уехать, потому что его ждёшь?

– Дубина! Потому что денег не хватит. Заработаю и уеду. Найду вас, если дорога выведет.

– Как же ты будешь…

– Как-нибудь. Мне не привыкать. Мы с Фиделио ещё и не такое видели.

– Гав, – подтвердил потрёпанный по загривку Фиделио.

– Сейчас нужно быстренько заработать. Еды в дорогу прикупить. Вам всем новые башмаки нужны, да и одёжка поистёрлась.

– Я помогу…

– Поможешь. Будешь сидеть здесь и следить, чтоб с Лёлькой ничего не случилось.

– Да чего ты злишься-то?

– В городе и вправду дети пропадают. Чаще всего до десяти лет. Сироты. Совсем пропадают. Ни трупов, ни барахлишка ихнего потом никто не видел.

– Думаешь, это его ищут?

– Не знаю я ничего. В общем, глаз не спускай. Верёвкой, если надо, его к себе привяжи. В случае малейшей опасности – бегите. Деньги эти всегда носи на себе и никому не показывай. Понял?

– Угу, – вздохнул Эжен. За эту зиму он стал на редкость понятлив. А ещё сильно похудел, сделался гибким и жилистым, слегка раздался в плечах и вроде вырос. Рукава любимого полушубка казались коротковаты. Лель тоже подрос. Сарафанчик, к которому он привык и нисколько не тяготился, болтался теперь выше щиколоток. После пары недель в замковом саду бледное личико заветрилось, немножко порозовело. Нос облез, тощие руки в цыпках, но взгляд живой, быстрый.

Глава 13

Арлетта злилась, как растревоженная змея. На площадь надо было идти, на площадь. Наплевать на договор с хитрозадым хозяином «Галеры» и больше в порт не соваться. Конечно, Аспид её бы и в городе нашёл, но… В городе всё-таки не так страшно. Был вечер, они Чернышом почти выдохлись и собирались уже уходить. Всю ночь до утра, как мечталось хозяину, Арлетта работать не желала. Отказала наотрез. В конце концов, у неё дети. Места для сцены или круга тут не было, и она приладилась плясать между столами. Черныш изображал кавалера, а на самом деле следил, чтобы она не наткнулась ни на что ненароком. При этом он ещё ухитрялся петь. Арлетта очень ценила его, несмотря на склочный характер, любовь к ножам и поножовщине и грязным иберийским ругательствам. К счастью, про характер и ругательства никто не догадывался. Языки Чернышу не давались, а что он там лопочет и как костерит собеседников на своём родном, никто, кроме Арлетты, не понимал.

Баллата кончилась.