и мне сразу стало легче!.. К счастью! Не то меня выбросили бы в море без тетради… Овощи, что нам дают, насквозь прогнившие, у воды какой-то неприятный запах, да и уровень ее в цистерне понижается.

Сопоставив данные факты с тем, что с 12-го числа к нам не поступило ни одного нового пленника, несложно сделать вывод, что аэроскаф сарванов где-то потерпел крушение.

Лучшего объяснения не нахожу.

25 августа. – Я спрашиваю себя, уж не галлюцинация ли это, вызванная каким-то не замеченным мною новым опытом: внизу, напротив фасада аэриума и на высоте первого этажа, один-одинешенек в пространстве и неподвижный, словно статуя, стоит Рафлен!.. Покойный Рафлен, умерший у меня на глазах!.. Но что это за женщина выходит на негнущихся ногах из рассадника и направляется к Рафлену?..

О! Это одна из тех, которые умерли примерно в то же время, что и он… Теперь и она стоит неподвижно рядом с ним…

И – это может быть только иллюзией, да-да! – все эти окоченевшие, застывшие животные, что вереницей выходят из того же места и встают неподалеку от пары, ужасной человеческой пары!.. Где же бинокль?.. Нет, это не мираж, что бывает при горячке. Это чучела, набитые уж и не знаю чем невидимым. Сарваны изготовили чучела каждого земного образца! Где-то в подземельях аэриума есть мастерская таксидермии!..

[26, 27, 28 и 29-го числа Робер Коллен воздержался от передачи своих впечатлений в красной тетради.]

30 августа. – За последние четыре дня мой рассудок значительно помутился. Я уже с трудом держу карандаш. Если я хочу, чтобы изложенные мною мысли выглядели здравыми и послужили благому делу, нужно решаться.

Вода стала получше, но она уже другая. Должно быть, сарваны добывают ее где-то еще. Овощи теперь довольно свежие, потому что они начали собирать те, что выросли на их собственных плантациях.

Многие из людских камер пустуют.

Аэриум при всей своей мерзости не сравнится с тем зловещим музеем, что расположен напротив (как знать, быть может, с другой стороны улицы?), этим мрачным музеем воздушной океанографии, пристройкой к которому является наш институт. С его невидимыми витринами и мумиями, он похож скорее на салон восковых фигур! Проживи я тысячу лет, всю жизнь смотрел бы на чучела этих мужчины и женщины.

31 августа. – Важно, чтобы мой дневник, который теперь содержит все необходимые сведения, безотлагательно дошел до господина Летелье или кого-то другого, способного извлечь из него пользу. Если меня вивисектируют или препарируют, если я останусь или умру от удушья прежде, чем смогу принять меры предосторожности, тетрадь будет утеряна. Но если я скончаюсь в камере, спрятав дневник под одеждой, меня так, в одежде, вниз и сбросят. Лишь таким способом я могу быть полезен Марии-Терезе. Ножей больше нет, заблокировать клапаны нечем. Придется заткнуть их собою.

1 сентября. – Я трусливо колебался всю ночь. Еще бы! Я ведь оставляю здесь Марию-Терезу! Оставляю навсегда!..

И потом, такая ужасная смерть… А впереди еще полет через вакуум, который деформирует мое бедное тело… а затем – падение, о котором невозможно думать без содрогания…

Боюсь даже представить, каким будет мой труп…

Мария-Тереза! Если бы я мог еще хоть разок увидеть ваши золотистые волосы или подол вашего серого платья!..

Но я уже давно не видел здесь тех, кого знаю. Их вновь перевели за людскую стену. Марию-Терезу я больше не увижу.

2 сентября. – Я спрячу тетрадь под рубашку, как следует перетянутую поясом…

Шесть часов вечера. – Было слишком много скрипа и скрежета. Я боялся, как бы меня не выследили, не остановили, не лишили возможности продолжить начатое.

Иней сразу же станет заметен, так как теплый воздух перестанет поступать. Лишь бы сарваны…

4 сентября. – Скрежет прекратился. Чучела внизу раскачиваются и крутятся, – очевидно, ими кто-то управляет, быть может даже на расстоянии, так как сарваны, похоже, покинули аэриум. Несчастные, которых мучили сотней самых различных способов, получили небольшую передышку.

Наши палачи толпой направились к галерее напротив. Самое время. Сейчас закупорю входные отверстия вентилей чем-нибудь из одежды и надавлю всем телом.

Прощальных слов не пишу, время подгоняет, да и не хочу расчувствоваться.

Тетрадь спрячу на груди.

Глава 14

Разбившийся корабль сарванов

– Господа!.. Сограждане!.. Друзья мои!.. Подождите, прошу вас!.. – вскричал господин Летелье.

Он бросился к рабочим, которые внезапно разорвали круг. Вирашоль, по прозвищу Гаргантюа, суетившийся больше всех, выдвинулся вперед во главе группы сотоварищей, поигрывая ломом, словно тамбурмажорским жезлом.

– Довольно болтовни, астролог! – сказал он. – Мне лично понятно одно: здесь братишки, которых пора выручать. Вон как скребутся!.. Подсобите-ка, парни! Нужно вскрыть эту штуковину!

– Остановитесь! Ради вашей же безопасности, остановитесь! Или я сию же минуту прикажу выставить вас отсюда! И выслушайте меня. Если я оставил вас здесь, вместо того чтобы попросить солдат сопроводить вас на стройку, то лишь потому, что ваши профессиональные навыки могут нам пригодиться. Но я требую от вас жесткой дисциплины. При первом же эксцессе вы покинете помещение! Необходимо, чтобы вы беспрекословно слушались находящихся здесь ученых и офицеров, а они должны также подчиняться мне. А теперь слушайте. Подойдите, гвардейцы и пожарные, и забудьте вы, черт побери, про этот скрежет!..

Астроном заговорил быстрее:

– Господа, вы должны быть признательны за то, что я ознакомил вас с дневником господина Коллена, прежде чем мы приступим к вскрытию этого невидимого предмета. Благодаря моему покойному секретарю, который столь искусно вывел из известного неизвестное, мы теперь знаем, с каким устройством имеем дело. Речь идет не о какой-то звездной машине, как об этом твердит молва, но о некоем аппарате, упавшем с невидимой Земли, которая находится над нашей и является частью нашей планеты; это не ураноскаф, не эфироскаф, а всего лишь аэроскаф. Это подвоздушное судно, летавшее в атмосфере точно так же, как наши подводные лодки плавают в океанах; и это лишь усиливает столь часто подмечаемое сходство не только между воздушной и морской навигацией, но и между воздухом и водой, самыми доступными видами газа и жидкости.

Это судно снарядил неизвестный, невидимый, надвоздушный народ. Вне всякого сомнения, на борту его находится невидимый экипаж. К тому же мы знаем, что оно было снаряжено для разведочных работ на подвоздушных глубинах (иными словами: на нашей земле) с целью научных исследований, сходных с «океанографией».

Если вы сравните эту деятельность с исследованиями его светлейшего высочества князя Монако, то вместе со мной придете к выводу, что