Шрифт:
Закладка:
14 июля. – Сегодня – настоящее извержение аэростатов.
Один воздушный шар поднялся очень высоко; я развлекаюсь тем, что наблюдаю за его полетом в свободной полосе, расположенной в надире, благодаря чему смог рассмотреть Бюже.
Мое наблюдение прервала ночь. Пишу при свете звезд, потому что хочу разглядеть непонятные огоньки прямо под нами… Ха! Это фейерверк! 14 июля! Национальный праздник! Мы здесь, у сарванов, а наши сограждане забавляются пиротехникой!
15 июля. – У нас новые товарищи: четверо мужчин, облаченных в кожаные костюмы.
Рядом с англефорской статуей (садовника Ватто) – корзина аэростата, такелаж, чуть подсдувшаяся и местами разодранная резиновая оболочка, на которой я вижу буквы, название, наполовину скрытое складками: СИ… Вероятно, «Сильф».
Меня ничуть не удивляет ни вид этих зависших в воздухе людей, ни свободно плавающие вокруг них предметы.
Чернильное небо и его чересчур яркие звезды, опустившийся венчик воздушного моря – мне на все наплевать, в том числе и на судьбу сокамерников. И однако же, до чего она кошмарна, эта выставка мне подобных! Только теперь я понял, почему мне были всегда так отвратительны кабинеты восковых фигур, – они наводили на мысль о музее людей.
17 июля. – Среди прочих предметов эта ночь пополнила аэриум веткой акации. И эта ветка все время колышется, не переставая. Некий невидимый резец методично надрезает и раскалывает ее, проходя сквозь кору до самой сердцевины.
18 июля. – Новые воздушные шары.
Анри Монбардо перевели из камеры той крестьянки в другую, где мне его уже не видно. Так уж распорядилась судьба-злодейка, что мадемуазель Мария-Тереза остается позади общей массы людей. Никогда мне еще не было так за нее тревожно.
Думаю, я видел именно ее. Эти отливающие золотом волосы я бы не спутал ни с какими другими!
Исходя из пустых пространств между интернированными, можно без труда воспроизвести устройство аэриума, коридоров. Все очень симметрично. Я тщетно пытаюсь понять, для чего служит эта большая пустота посреди фасада, напротив моей камеры. Может, это такие же камеры, но оставленные свободными на всех этажах? Но тогда почему? Или так сделано для увеличения прочности конструкции? Но опять же – зачем? А может, это некий высокий зал, пол которого соответствует полу нижнего этажа, а потолок – потолку верхнего? Зал (или залы) совещаний?..
Сарваны возделывают почву. На том прямоугольнике гумуса, что появился на днях, они выращивают морковь (не иначе как для нас, по здравом рассуждении).
Сарваны уже не заблуждаются относительно нашей одежды.
А случилось вот что: одна умалишенная разделась. Не прошло и нескольких минут, как раздели и других. Ах, бедняжки!
До чего ж растерянные у них были лица! Потом, правда, им позволили снова одеться. Но вот вопрос – кто? Вследствие этого обезьяну перевели на этаж животных; я сам видел, как кто-то пытался сорвать с нее шкуру… Уф! Наконец-то я смог перевести дух.
Но что еще любопытнее: четырех аэронавтов «Сильфа», которые так и не скинули свои кожано-меховые одежды, тоже переместили на этаж ниже. Сарваны даже не удосужились взглянуть, снимаются ли козьи и тюленьи шкуры, – сразу же приняли их за обезьян.
20 июля. – Пишется все труднее и труднее. А ведь эта тетрадь давно уже должна была быть заполнена! Хорошо, что хотя бы главное я уже успел в нее внести.
[Ничего 21, 22, 23, 24-го. Несколько страниц заполнены вычислениями, корявыми и неумелыми набросками. Повсюду, где только можно, – слово «Мария-Тереза», везде – перечеркнутое. Затем рисунок, несомненно представляющий эту девушку.]
25 июля. – Я выяснил предназначение пустых комнат.
26 июля. – Вчера меня трясло так сильно, что я просто не мог писать, – столь ужасно было то, что мне довелось увидеть! Совсем рядом, на одной со мной высоте, лежал человек, абсолютно голый. Я видел, как на его бледной, дрожащей коже появлялся красный след от сковывавших его уз. Они хотят знать, как мы устроены. Ох! Эти внезапные порезы, неожиданные рубцы, раны, открывавшиеся то тут, то там на его теле без видимого присутствия орудия пытки!
И этот вопящий рот! И вся его кровь! Вся – до последней капли!.. Не в силах смотреть на это, я поспешил отвернуться.
И тогда я увидел, что и все остальные завороженно смотрят на это округлившимися от ужаса глазами… Но в их застывшей толпе пошевелилось нечто черное.
То был старый священник, сосед Максима, который отчаянно жестикулировал, чтобы привлечь к себе внимание…
Все взгляды обратились на него. Кюре вычерчивал в воздухе большие кресты, благословляя несчастных, и толпа пленников опустилась перед ним на колени… Наши глаза больше не отрывались от его выразительно двигавшихся уст, что произносили слова, которые мог слышать один лишь Максим…
Руки старого священника оставались простертыми, образуя крест. И он принялся крутиться вокруг собственной оси, чтобы каждый из нас мог видеть это распятие, а не обливавшегося неподалеку от меня кровью мужчину.
Максим, припавший к ногам пожилого кюре, был белее мела. И мне казалось, что я вижу его в лаборатории Мирастеля, покрытого кровью, покрытого кровью тех животных, устройство которых ему так хотелось узнать… Увы! Что мы с ними творим? Что ты сделал со своим братом, Каин?..
Этот человек, которого – живого – разделывали, словно тушу… Живого, и, стало быть, в помещении, заполненном воздухом, пригодным для дыхания!.. Значит, они облачаются в своеобразные скафандры, когда идут вивисектировать рыб в их водной среде…
Я уже не отвожу взгляда.
Сарваны не могут быть существами бо́льших, нежели мы, размеров, – параметры коридоров, высота этажей тому доказательство.
27 июля. – Как же не повезло этому бедняге! Ужасная пытка! Они продолжают. Продолжают…
Этажом ниже, в пустую камеру, находящуюся как раз под подопытным, поместили свинью. Несчастный страдает от невыносимой боли, благодаря которой сарваны обретут новые ценные познания.
У стенок моей камеры стоит немыслимый скрежет; они сбиваются в кучу, чтобы получше рассмотреть операцию…
28 июля. – Разрезы небольшие… крошечные надсечки тонких лезвий… работа тщательная, кропотливая…
В самом низу режут большого ужа… Но чей черед придет вслед за ним? Какого мужчины? Какой женщины? О боже, какой? Так и с ума сойти можно!
Похоже, сарванов заинтриговала кровь – эта кровь, которой у них нет, эта
