Итак, я разделяю замечательных людей на две части: одну, которая устраивает настоящее, и другую, которая приготовляет будущее. Одна всегда следует за другой. После мыслителей, часто непризнанных и по большей части преследуемых, идут люди сильные, которые приводят в исполнение мечту великих людей и применяют ее к своей эпохе. Отчего же они не велики сами по себе, скажешь ты, раз они соединяют с силой исполнения любовь и понимание великих идей? Это потому, что они не творцы. Потому, что они являются в то мгновение, когда истина, предсказанная мыслителями, сделалась очевидной для всех до того, что массы с нею согласны, что все передовые умы призывают ее, и что нужна лишь деятельная голова и сильная рука (то, что нынче называется большой способностью) для того, чтобы привести ее в исполнение.

Препятствием к немедленному успеху мыслителей и к длительной славе применителей является отсутствие веры в прогресс и в совершенствование. Без этого понятия все учреждения всегда были несовершенны, полны недостатков и естественным образом недолговечны. Человек сильный всегда хотел выстроить себе жилище на веки, вместо того, чтобы понять, что ему приходилось лишь раскидывать палатки для своего поколения. Едва он делал шаг, благодаря великим людям прошлого, как, не понимая великих людей настоящего, относясь к ним, как к мечтателям и бунтарям, он основывал свое новое учреждение на мнимо-незыблемых основах и думал, что воздвиг неодолимую преграду. Но волна идей, все прибывающая, вечно уносила все плотины, и нет ни одного школьника, ни профессора, который бы верил в совершенство Ликурговой республики...»

Автор рисует затем радужными красками наступление того блаженного дня, когда человечество дойдет до истинного понимания прогресса, и когда люди обеих вышепоименованных категорий сольются в один тип. Тогда не будет ни честолюбцев, утрачивающих совесть и идеалы среди ежедневной борьбы и погони за славой и властью над толпой современников, ни болезненно-боящихся, удаляющихся от этой толпы, разочарованных неудачников, мечтателей, доходящих до мизантропии или даже безумия, к каковым может быть причислен и бедный Руссо.

Маленькую статейку, написанную, вероятно, по просьбе лица, привезшего в Париж северо-американских индейцев, показывавшихся публике в зале Валентино, – а может быть, и просто под сильным впечатлением виденного и вызванных этим размышлений, – Жорж Санд озаглавила «Une visite chez 1es sauvages de Paris – un voyage à travers 48 tribus indiennes» («Посещение парижских дикарей – путешествие по 48 индийским племенам»),[391] но ее можно было бы назвать: «Рассуждение о европейских социальных язвах и бедах по поводу приезда в Париж семейства индийского вождя», ибо автор проникнут не столько этнографическим интересом и не столько старается нарисовать нам портрет иовейского вождя «Миу-гу-ши-Кау», или «Белого Облака» и его родных и домочадцев, сколько раскритиковать прославленную европейскую цивилизацию, сопоставить ее с якобы диким, а по-настоящему более независимым, счастливым и свободным существованием сынов американских Прерий.

«Грустные и взволнованные, покинули мы этих прекрасных индейцев, – говорит она в заключение, – ибо, вновь пустившись в жизненное путешествие по современной цивилизации, мы увидали на улице несчастных, у которых не было больше сил жить, щеголей в одеждах отвратительно-безобразных, лица манерные, гримасничающие, то отупелые от себялюбия, то искаженные ужасами своей судьбы.

Мы вернулись в наши комнаты, такие теплые и прекрасные, где нас ждала подагра, ревматизмы и все болести старости, которые наш дикарь презирает, или не ведает под своим плохо закрытым шатром, и я вспомнил то глубокое в своей наивности слово, которое мне сказал индейский оратор «Идущий Дождь»: «Они обещают нам богатство, а у них есть люди, которые умирают с голоду». Бедные дикари, вы видели Англию, – не глядите же на Францию...»

Этот отрывок, напечатанный, как мы сказали, летом 1845 г.,[392] написан, очевидно, убежденной последовательницей и достойной преемницей Руссо. А за два года перед тем, в 1843 г., Жорж Санд совершила некое литературно-общественное деяние, которое, хотя и не прогремело, как защита Каласа и Сирвена, но, во всяком случае, должно окружать ее имя ореолом, однородным с тем ослепительным сиянием, в лучах которого демоническая улыбка старого Фернейского вольнодумца кажется сердечной и ангельски доброй.

Мы говорим об истории Фаншеты. А история Фаншеты была история весьма простая, но именно в своей простоте и ужасная...

В марте 1843 г. близ Ла-Шатра, на дороге около «луга Бюра», вдруг появилась неизвестно откуда взявшаяся девочка лет 15, довольно привлекательная на вид, но совершенная идиотка, не могшая не только объяснить, откуда она, но и вообще совсем не умевшая говорить. Три дня несчастная бродила по полям и близ города, пока ее не заметил среди дразнивших ее детей молодой приютский доктор Бурсо. Он немедленно отвез ее в приют при больнице, содержимой монахинями, и потребовал, чтобы ее приняли. Монахини заартачились было, но доктор выдал ей свидетельство о болезни и настоял, чтобы ее приняли. Бедная девочка, очень кроткая и тихая, была, насколько можно было заключить из ее нечленораздельных возгласов и улыбок, в восторге, что попала в теплый угол и была накормлена и чисто одета.

Вскоре она привязалась и к приютским детям, и к приюту настолько, что когда монахини, по-прежнему тяготившиеся бедной дурочкой, но не могшие выгнать ее, ибо от префекта вышло предписание оставить ее при больнице, и была прислана некоторая субсидия на ее содержание, – когда монахини, говорим мы, отдали ее на воспитание какой-то «тетке Тома», занимавшейся воспитанием подкидышей, то Фаншета – так назвали дурочку – три раза убегала от нее и три раза возвращалась в приют. Тогда «старшая сестра», по совету некоего члена приютского попечительства, решила «потерять» дурочку. В приют призвали содержавших почту «дам» Шовэ и Газонно и сказали им, чтобы они приказали кучеру дилижанса, совершавшего путь между Ла-Шатром и Обюссоном, взять «без записи» девочку Фаншету, которую монастырская служанка выведет за город, отвезти ее подальше и оставить где-нибудь на дороге. Сказано – сделано. Дамы Шовэ и Газонно чувствовали некоторую «неладность» возложенного на них поручения, но не посмели ослушаться старшей сестры, «зная ее характер». Кучер Деруа не посмел ослушаться своих хозяек.

И вот в один прекрасный июльский день горничная вывела Фаншету за город, уверив ее, что ведет ее в церковь (что девочка очень любила, ибо «туда ей надевали новый чепец»), – кучер Деруа «вывез» ее подальше и бросил на дороге. Но, как у тех конюших и доезжачих в сказках, которым злая мачеха поручает завезти в темный лес на съедение зверям маленькую царевну или