Шрифт:
Закладка:
Почему бы нам не издавать газеты? Я бы вам доставила ряд писем в таком же роде, в которых малейшие сюжеты, рассказанные то чистосердечно, то с насмешкой, то с гневом, производили бы некоторое впечатление на людей низшего сословия, а ты ведь знаешь, что они-то меня и занимают. Самые глупые из них, по-моему, более способны воспитаться, чем самые прославленные между нами, по той самой причине, что нетронутый ребенок может всему научиться, а ученый и изощренный старик не может переделать в себе ни единого порока, ни единого заблуждения. Это, конечно, относится лишь к нашему поколению, не то это значило бы, что я отрицаю будущее, избави меня Бог! Все исправятся, малые и великие. Но, если мы ныне преподнесем несколько уроков малым, то, я убеждена, они возместят нам их однажды.
Но оставим споры и поговорим о Фаншете, о настоящей Фаншете. Никто не мешает нам, как мне кажется, открыть в ее пользу подписку. Это ей будет полезно и увеличит скандал – дело, по-моему, тоже недурное»...
Жорж Санд говорит далее, что хочет положить основание маленького фонда Фаншеты, отдав на это деньги от продажи экземпляров брошюры, но боится, как бы одно доброе дело не помешало другому, и просит Дюверне переговорить с беррийскими друзьями: Папэ, Флери, Дютейлем, и решить, кому поручить заведовать капиталом.
В то же время она хотела бы узнать, в чьи руки отдадут Фаншету, боясь, как бы ее не вернули монахиням, которые, пожалуй, станут вымещать на ней свое озлобление за огласку. Кроме того, Жорж Санд непременно хотела устроить так, чтобы денежная помощь Фаншете не походила бы на личное доброе дело, а явилась бы «собирательным делом большого числа, как можно большего, великодушных негодований».
«Отвечай: что ты думаешь? И если моя идея хороша, как ее привести в исполнение? Уж не надо ли испрашивать позволения спасти Фаншету у тех самых, кто ее погубил»?..
Однако оказалось, что напечатать «Фаншету» в провинции не так-то легко: все типографы были так запуганы властями, что один за другим отказались издать брошюру. Наконец Арно согласился отпечатать 500 экз. в виде «отдельных оттисков» статьи из «Revue Indépendante», – и «Фаншета» вышла в виде скромной и невзрачной брошюрки в 31 стр. большого, in 8°, в желтой обложке, с надписью: «Продается в пользу Фаншеты». Большая часть экземпляров была, однако, как и хотела Жорж Санд, роздана даром в Ла-Шатре и окрестностях.
Итак, мы видим, что Жорж Санд не только предала гласности эту печальную историю, но позаботилась и о реальной помощи несчастной девочке, а в то же время постаралась этим эпизодом воспользоваться, как сигнальной ракетой, для пробуждения общественного сознания в темных, косных слоях лашатрского населения.
Все эти три начинания достигли своей цели, привели, каждое в отдельности, к весьма осязательным результатам, хотя и не все к желательным и приятным лично для Жорж Санд.
Во-первых, оглашение этой истории повело к новому расследованию дела о Фаншете, – и навлекло на Жорж Санд неудовольствие со стороны местных властей, которое приняло такие размеры, что против Жорж Санд было возбуждено официальное дело, и одно время она даже была под угрозой ареста.
Затем Жорж Санд сумела не только доказать, что она сообщила истинную правду, но и действительно спасти Фаншету и устроить ее судьбу. А мимолетное восклицание: «Почему бы нам не издавать газету?» послужило толчком к основанию собственного органа печати: искорка, пробудившая местное самосознание, разгорелась и обратилась в «Эндрский Просветитель».
3 ноября Жорж Санд пишет г-же Марлиани:[396]
...«Бедную Фаншету привели по этапу, из участка в участок, в приют, как я и ожидала, обесчещенной и, как говорят, беременной. А ей нет и 15 лет! Мы похлопочем, мои друзья и я,[397] чтобы взять ее из рук этих монахинь, которые заставили бы ее искупать позор собственного поведения, и чтобы помочь ей в ее несчастьи.
Все наше здешнее население до глубины души взволновано этой ужасной историей, которую оно хорошо знало, и которую оно начинало забывать. При всякой строчке моей статьи все восклицали: «И это правда? – но ведь это же случилось! Просто не верится, – но мы были свидетелями этого». Так уж создан наш человеческий ум. Видят – не видя, и надо, чтобы тебя толкнули, для того чтобы ты понял, что видишь...»
Прокурор собирался возбудить против Жорж Санд преследование, и ей пришлось прежде всего поспешно принять меры для самозащиты, и к тому, чтобы доказать правоту своего сообщения, не оставляя забот о самом объекте всего этого дела – несчастной Фаншете.
Она пишет сыну 17 ноября (письмо это неверно помечено в «Корреспонденции» 17 октября):[398]
«Будь же спокоен, мой мальчик, – меня не посадят в тюрьму, процесса у меня не будет. Опасности нет, я не подала к тому повода, я никого не назвала, и, к тому же, это чересчур вывело бы истину на свет Божий. Этого не рискнут сделать.
Я не имею желания искать опасности, но, если она настигнет меня, я приму ее, как должно, но мы так убеждены в невозможности этого процесса, что посмеялись над твоими страхами.
Все эти три дня прошли, с 2 часов пополудни до самого вечера, в переговорах, в писании черновиков, в прениях, – все с целью констатировать и подтвердить еще более историю Фаншеты, которая от всякой новой справки делается все более достоверной, более очевидной, и мы не пропустили ни единого слова в моем ответе, не взвесив его по десять раз, дабы не дать возможности прицепиться ни возражениям, ни процессу.
Делаво и Бурсо заходили ко мне, чтобы доставить мне показания и свидетельства; мы напечатали следствие.[399]
Словом, мы спокойны, и ты можешь спать на обоих боках. У меня голова трещит от этой Фаншеты. Теперь мы принялись за основание газеты в Ла-Шатре. Единственным затруднением было найти типографа, который согласился бы быть в оппозиции. Г. Франсуа уладил это затруднение, взявшись устроить печатание в Париже. Флери от этого точно сошел с ума. Он пишет цифры, счета, списки, проекты, а Франсуа уезжает завтра утром, если найдет место в иссуденском дилижансе, или днем в дилижансе из Шатору. Я не передаю ему
