Стоило разглядеть преступника, как попаданец разъярённо оскалился, грозно прорычав на весь дом:

— Веце, немедленно иди сюда!

Аламия испуганно таращилась на вампира, прикрывая слишком уж тонкую для этой зимы ночнушку простынею. Она думала, что хозяин Веце — полукровка. Так откуда здесь взялся вампир⁈

Веце неловко ввалился в комнату, перед этим врезавшись в косяк. Потер ушибленную скулу и проморгался, фокусируя ещё сонный взгляд.

— Зачем так орать посреди ночи? — начал было Веце, а потом глаза наткнулись на странно раздетого хозяина, смятую постель и… Аламию, — О н-нет, откуда в нашем доме вампир?

Первой мыслью стало, что его невеста опять рискнула погреть ноги хозяина, а господин спал без иллюзии и… а почему хозяин в одних трусах? И зачем Аламия одела ночнушку, которую Веце подарил ей в честь помолвки?

— Веце, мы ведь с тобой уже договаривались об этом. — прошипел вампир, не скрывая злости, — Я позволил пустить твою девушку в свой дом, позволил ей есть наш хлеб, дал денег, чтоб у вас была одежда и удобная кровать. Но я ведь предупреждал не пересекать черту.

А у Веце на лице почему-то дрожала улыбка и слезы наворачивались.

— В-вы можете сделать ее своей наложницей, господин? — спросил полукровка, опускаясь на колени.

Мысль о том, что Аламия сознательно пошла на такое, рвала сердце на части.

Мысль, что он может никогда больше не увидеть ее — душила.

Осознание, что он был ей не нужен, и вся ее любовь лишь красивая ложь, в которую он поверил — убивало.

Но Веце слишком сильно ее любил, чтоб отпустить. Если он сможет просто быть рядом с ней, не важно, в какой роли, Веце всё стерпит, всё простит.

— Ты понимаешь, у кого просишь? Понимаешь вообще, что просишь? — Степан видел Веце насквозь, знал, что парень голову от любви потерял. И то, как ломает гордого и непоколебимого Веце, неприятно ранило.

Потому что вампир считал полукровку своим человеком, своим другом, товарищем. И как бы не был расчетлив и продажен Веце, Степан знал, что своё полукровка никому и ни за что не отдаст. А сейчас вот, предлагал ему свою женщину, чуть ли не давясь слезами.

Вампир тяжело выдохнул, ежась от холода. Аламия даже не смотрела на Веце, таращилась на попаданца своими огромными карими глазами, смаргивая крупные слезы и невзначай приспустив простынь. В глубоком разрезе ночнушки стыдливо проглядывалось очертание голого тела, покрытого мурашками от ночной стужи.

Степан отвернулся. Не надо ему чужого.

— Разбирайтесь сами, это ваше дело. — сказал вампир, встав с кровати, — Чтоб завтра ноги твоей не было в моем доме, мерзавка. Я не прощаю тех, кто ранил моих людей. — набросил на плечи одеяло и вышел из комнаты, потеснив Веце в проеме двери, — Не думай о том, как тебе сейчас больно, Веце. Не думай о том, как сильно ты ее любил. Помни, чей ты слуга, и не смей ударить в грязь лицом. Ты вырос среди Вальдернеских, так не смей марать это имя пустой надеждой, не смей оправдывать чужое предательство.

Аламия побледнела ещё сильнее, когда холодный, как лезвие взгляд вампира врезался ей прямо в глаза. Вальдернеский…

От того, с кем она связалась, стало лишь ещё страшнее. Картинка спешно сложилась воедино, вот почему имя Веце показалось ей знакомым. Он слуга графа Кифена Вальдернеского, убийцы жесткого настолько, что даже вампиры его изгнали из клана! И она посмела рассердить его.

Шаги хозяина стихли, Веце пустым взглядом смотрел на хрупкий силуэт Аламии, освещенный бледной луной и теплым огнем магсветильника.

Улыбка вышла пустой, слишком измученной, и Веце не знал… не мог подобрать слов. Очень сильно хотел, чтоб хозяин ошибся, чтоб у Аламии была весомая причина поступить с ним так несправедливо.

Но она тоже молчала. Тонкая шелковая ночнушка, какую могут позволить себе лишь аристократы, совсем не грела. Веце стер рукавом злые слезы. Аламия даже ему в этой одежде ни разу не показывалась, а к постороннему залезла в постель.

Веце был рассержен, Веце был растерян, Веце был раздавлен.

И гнетущее, тяжелое молчание давило лишь сильнее.

— Ну давай же. Скажи хоть что-нибудь, Аламия. — произнес он дрожащим голосом, но девушка лишь отвела взгляд, — Попытайся оправдаться, хотя бы попробуй соврать! — он ей всегда безоговорочно верил, он отчаянно хватался за ту иллюзию, в которой жил, — В прошлый же раз ты нашла причину. — уже тише закончил он.

— Ты… все правильно понял. — через силу ответила она, рвано вздыхая, — И волен думать обо мне, что хочешь. Я и правда перед тобой виновата. — Аламия поджала губы и задумчиво опустила взгляд в свое глубокое декольте.

Да, нехорошо получилось. Все сложилось бы куда удачнее, если б с самого начала хозяин Веце не отказался от права первой ночи.

Аламия равнодушно стерла холодные слезы с лица. Что она, маленькая что ли?

— Зачем тебе он, если у тебя есть я? Я ведь люблю тебя. Я на все готов ради твоего счастья. — отрывисто произнес Веце, тяжело дыша и до боли стиснув рубашку на груди. Сердце нещадно болело.

— Веце, Веце, — покачала головой девушка, — Я достаточно голодала, вдоволь мерзла зимой. Я не хочу вновь идти в неизвестность, не хочу быть женой простого мелкого слуги, который в любой момент может потерять работу. Или жизнь. Я хочу знать, что завтра у меня будет хлеб, а засыпать я буду в кровати, а не на голой земле. — ей было совестно перед этим глупым наивным парнем, грустно, что ей не подходит тот, кто полюбил ее по-настоящему.

Аламия никогда не была красавицей, скорее уж страшненькой девушкой. Но Веце каждый день называл ее своей королевой и носил на руках. Аламия ценила это, правда. Но она хотела совсем не любви.

— Но ведь я все тебе дал! И еду, и одежду, и кров, и деньги! Я отдал все, что имел сам! Неужели этого мало? — он говорил шепотом, рвано, проглатывая слова, делая паузы и пытаясь не задохнуться от накатившего осознания.

Веце не мог ее понять, не мог найти достойного оправдания ее выбору, не мог унять эту тупую режущую боль внутри. Этот леденящий холод, это бушующее гневное пламя.

— Этого было вполне достаточно. — с мягкой улыбкой согласилась Аламия, вставая, — И возможно меня бы вполне устроила роль твоей