«недоверия», так как выяснилось, что Трепов за 9 дней, которые протекли между перерывом и возобновлением сессии Думы, «ни в какие переговоры о соглашении, ни в какие обязательства по отношению к большинству Думы» не вошел. Таким образом, «никакой перемены в… установившейся между правительством и Думой линии не произошло», «положение осталось… тем же, как было раньше». Отсюда и «решение блока оставить прежним свое поведение и сделать соответствующее заявление сейчас же, как только Трепов выступит со своим заявлением… Мы… для обструкции не видели оснований. Можно было бы отнести ее к Штюрмеру, но устраивать обструкции человеку, который впервые явился, не открыл еще рта, нам казалось нецелесообразным». «Назначен не предатель, не распутинец, не взяточник» – определил в заседании 16 ноября Шульгин значение «победы Думы».

«Бурное заседание» приобрело особо демонстративный характер в силу резкого применения дискреционной власти председателя в отношении исключаемых ораторов, которым по наказу было предоставлено слово для объяснения. «Нам затыкают глотки», – образно выразился лидер думских трудовиков Керенский, встреченный на правых скамьях такими же криками, как встречали обструкционисты Трепова («Долой, вон!»). Обращаясь к прогрессивному блоку, Керенский страстно говорил: «И вы, которые вместе с нами здесь говорили: “или мы, или они”, теперь нас исключаете. Скажите же стране, что между народом и вами нет ничего общего. Мы останемся на посту верными служителями народа и говорим: “Страна гибнет, и в Думе нет спасения. Они выгоняют нас, но поддерживают тех”» Мотив объяснительных «слов» повторяется и в других аналогичных речах, частью оборванных Родзянко и частью напечатанных с неимоверными купюрами (речь трудовика Дзюбинского совсем была исключена цензурою). Наиболее сносно была передана речь с.-д. Чхенкели: «Я обращаюсь не к вам, а к тому народу, от которого я сюда послан… Народ, которого здесь не видно, имеет свое мнение о происходящих событиях, и я предостерегаю вас, что это мнение будет не только против власти, но и против вас… Вы объявили борьбу против власти, вы произнесли это слово после года молчания… Вы выразили мысль, что в недрах правительства имеются господа, которые (цензурный пропуск) всецело подчиняются темным силам (цензурный пропуск). Что же произошло с тех пор, как вы сказали это? Система осталась та же самая… Идет борьба с режимом, и поскольку вы поддерживаете власть, вы не ведете этой борьбы, вы фарисействуете…» Чхенкели как бы пророчески предсказывал, что разрыв в думской оппозиции отразится в будущем, и действительно, ноябрьские эпизоды, явившиеся предвозвестником грядущей революции, наложили свой отпечаток на ход мартовских событий…

Три раза Трепов 19-го вынужден был покидать кафедру и только при 4-м своем выступлении мог огласить правительственную декларацию. Декларация нового премьера, конечно, не удовлетворила прогрессивный блок, так как Трепов не мог поставить своей подписи под «определенным планом», предложенным думским большинством, и следовательно, не имел «плана государственной и законодательной работы». Выступивший с критикой декларации (22 ноября) Милюков признал даже, что прежние премьеры говорили об «уступках правительства» общественности и о «производительной работе с законодательными учреждениями» «гораздо лучше» – особенно Штюрмер, потому что в его руках было «опытное перо старого журналиста Гурлянда». Останавливаясь на тех положениях, которыми новый премьер желал, по выражению оратора блока, заслужить «нашу благосклонность» (признание «законодательных прав» Думы, «услуг», оказанных печатью и общественностью), Милюков отыскивал в жизни факты, которые вводили в ту же «сферу безответственных темных влияний». Из этого вытекало заключение, что «положение дела не изменилось настолько, чтобы мы могли считать задачу Думы выполненной»: «Мы будем продолжать начатую борьбу, пока не достигнем цели, поставленной декларацией большинства Думы». «Если бы… наша цель была достигнута, – утверждал увлеченный политическим красноречием оратор, – мы совершили бы чудеса». В соответствии с подобным заключением предложенная блоком резолюция общо говорила об устранении «темных сил» и о том, что Дума «будет стремиться доступным ей законным способом к тому, чтобы образовалось правительство, объединенное одинаковым пониманием задач переживаемого времени, готовое опираться на Гос. Думу и провести в жизнь программу ее большинства». Тем самым блок действительно резко отделял себя в дальнейшем от революционной тактики левого сектора Думы. Можно сказать, что блок удовлетворился моральной победой, вынесенной из ноябрьских ораторских схваток: «От ваших речей здесь, в этой белой зале, пролетели электрические искры в стране… Гос. Дума дала стране луч света». Этот апофеоз тактики 1 ноября запоздал в реальной обстановке обсуждения треповской декларации, которая сводила ее на нет, как не имевшую уже под собой почвы410.

2. Декларация Трепова

В декларации Трепова нас могут интересовать главным образом определенные заявления о Константинополе и Польше – ими публично аннулировались те онеры411, которые немцы давали России в преддверии заключения сепаратного мира. Не менее, однако, характерна та оболочка «борьбы с немецким засильем», которой была покрыта основная тема. «С этой кафедры, – говорил новый премьер, – не раз заявлялось от имени правительства, что война будет доведена до конца, до совершенной победы, не раз заявлялось также, что преждевременного мира, а тем более мира, заключенного отдельно от наших союзников, не будет никогда… Этой решимости правительства ничто не может изменить. Она исходит из непреклонной воли Державного Вождя земли русской, единомыслящего со всем верным Его народом. Россия не положит оружия, пока не будет полной победы… война будет доведена до решительного конца, до сокрушения новых германских засилья и насилия… Мощь врага подорвана, и час желанного возмездия все близится… Мы не остановимся на полпути и должны вести войну до сокрушения германского империализма и невозможности его скорого возрождения…

Нынешняя война должна кончиться не только победой над внешним врагом, но и над внутренним врагом». Под последним Трепов подразумевал «германизм», врывшийся «в кровь и плоть Российского государства и самого русского народа». «Война открыла нам глаза, и мы впервые ясно сознали весь тот гнет, который душит и губит русскую жизнь во всех ее направлениях. Русская промышленность, русская школа, русская наука, русское искусство – все оказалось в значительной мере захваченным германскими выходцами, и одна из непременнейших задач, лежащих перед Россией ко времени возникновения нормальных условий мирного времени, это – твердо, решительно стать на путь самобытности и самосознания».

«Враг продолжает занимать часть нашей территории. Нам предстоит ее отвоевать и тем самым вернуть Царство Польское, силою оружия временно отвергнутое… Это мало, мы должны вырвать от врагов исконные зарубежные