польские земли и хотим воссоздать свободную Польшу в этнографических ее границах и в неразрывном единении с Россией». Затем Трепов коснулся вопроса, «близкого сердцу каждого русского человека». «Ключ от Босфора и Дарданелл, Олегов щит на вратах Царьграда – вот исконная заветная мечта русского народа во все времена его бытия. И это стремление теперь уже близко к осуществлению… Жизненные интересы России так же понятны нашим верным союзникам, как и нам, и в соответствии сему заключенное нами в 1915 г. с Великобританией и Францией соглашение, к которому присоединилась и Италия, окончательно устанавливает права России на проливы и Константинополь. Русский народ должен знать, за что он льет свою кровь, и по состоявшемуся ныне взаимному уговору соглашение наше с союзниками сегодня оглашается с этой кафедры».

Декларация не произвела «особого впечатления», – отмечали тогда газетные корреспонденты. То же впечатление вынесли и иностранные послы. Бьюкенен говорит, что декларирование о Константинополе прошло незамеченным; по выражению Палеолога, фраза Трепова, относящаяся к Константинополю, попала в пустоту – в Думе отнеслись с полным индифферентизмом к тому, что возвещено было долгожданное осуществление «византийской мечты», словно Трепов вытащил на Божий свет старую утопию, о которой давно уже забыли. «Вот уже несколько месяцев, как я наблюдаю, как постепенно исчезает из национальной души византийская мечта. Как это по-русски!» – добавил французский посол. Круг наблюдения Палеолога не слишком был велик – к тому же он склонен был свои собственные представления выдавать за мнения собеседников, иначе он увидал бы, что «византийская мечта» никогда не затрагивала струн народной души412. Она искусственно муссировалась и всегда была лишь чаянием ограниченной группы политических националистов (Палеолог ссылается на заявление депутатов Думы, говоривших ему, что народ возмутится против мира без Константинополя). Дума была слишком занята текущей злободневной политической борьбой, чтобы думать об отдаленной утопии413. Да и по существу реальные политики в действительности не придавали большого значения формальным декларациям союзников и опубликование константинопольского соглашения рассматривали лишь как подтверждение англо-русской дружбы.

Укрепившаяся мысль, что только непосредственное овладение Россией проливами и Константинополем может гарантировать реализацию «вековой задачи», с весьма большой определенностью была высказана в позднейшем всеподданнейшем докладе нового министра ин. д. Покровского (21 февраля). Указывая на необходимость специальной русской военно-морской экспедиции для захвата Босфора со стороны малоазиатского побережья, Покровский писал: «Нисколько не преуменьшая политического значения этих документов (т.е. «векселей», выданных союзниками), тем не менее было бы ошибочно думать, что мы могли бы только ими осуществить наши главные стремления… Состояние географической карты войны к моменту открытия мирных переговоров будет иметь решающее значение для проведения в жизнь политических проектов. Отсюда для нас вытекает необходимость ко времени заключения мира овладеть проливами… Без этого мы едва ли когда-нибудь получим Константинополь и проливы, и самое соглашение о них превратится в простой клочок бумаги»414.

* * *

Константинополь в речи Трепова оказался связанным с Польшей согласно ранним предположениям Штюрмера. На слова о Польше тогда обратили внимание еще меньше – по крайней мере, впоследствии даже в польских кругах никто не ссылался на это место правительственной декларации415. Может быть, здесь сказывалось невольное недоверие к декларациям быстро сменявшихся министров. Может быть, ощущалось слишком разительное противоречие, которое получалось от правительственного сообщения по поводу немецкого акта с провозглашением триединой Польши. «Германское и австро-венгерское правительства, – говорилось в сообщении, опубликованном в газетах 2 ноября, – пользуясь временным занятием их войсками части русской государственной территории, провозгласили отделение польских областей от Российской Империи и образовали из них самостоятельное государство. При этом наши враги имеют, очевидно, целью произвести в русской Польше рекрутский набор для пополнения своих армий. Императорское правительство усматривает в этом акте Германии и Австро-Венгрии новое грубое нарушение нашим врагом основных начал международного права, воспрещающего принуждать население временно занятых военной силой областей к поднятию оружия против собственного отечества. По существу польского вопроса Россия с самого начала войны уже дважды сказала свое слово. В ее намерение входит образование целокупной Польши из всех польских областей с предоставлением ей по завершении войны прав свободного строения своей национальной, культурной и хозяйственной жизни на началах автономии под Державным скипетром Государей Российских и при сохранении единой государственности. Это решение нашего Августейшего Государя остается непреклонным».

Одновременно с правительственным сообщением польский вопрос подвергся обсуждению в Гос. Совете в заседании 1 ноября. Старые разногласия остались, конечно, непримиренными, и русско-польские круги постановка вопроса – об «автономии», после германского акта о независимости Польши, – не могла удовлетворить. Представитель польского кола Шебеко, упрекая правительство за то, что оно ничего не сделало по польскому вопросу и указывая на необходимость «попытаться исправить ошибку», говорил о неприемлемости для поляков получения из рук «исконных врагов» «фальшивой» независимости ценою отказа от колыбели польского народа – Познани, от всех польских земель, «подлым насилием и коварством захваченных Пруссией», «без Кракова, без Галиции, без доступа к морю». «Долг России и союзных держав – парализовать в зародыше гнусный план центральных держав. Россия с союзниками должны заявить, что для Австро-Германии час расплаты, час разгрома близок, что истекающая кровью Польша им дорога не менее самоотверженной Бельгии и героической Сербии».

Отвечал представителю польского кола лидер правых Щегловитов. По его мнению, обещанная немцами самостоятельность Польши «есть путь к могиле». «Поляки – суть наши братья, которых спасение в руках Самодержца Российского, и польский король есть Император Всероссийский. Исключительно от великодушного соизволения русского Царя может исходить разрешение этого славянского вопроса, который именуется польским, – старинного спора между славянами, которым наш великий поэт предуказал слияние в “русское море”. Мы возлагаем наши упования не на декларации, а на разгром Австро-Германии. Все спасение русской Польши – в благоразумии русских поляков и в силе русских штыков». Выступивший вторично Шебеко специально возразил на развитую Щегловитовым точку зрения: «Если есть лица, полагающие, что можно подбодрить польский народ, что он как ручей сольется в русское море, то я думаю, что такие лица толкают польский народ не на славянский путь. Польский народ считает, что он, как национальность, представляет самодовлеющую ценность, и ему нет нужды сливаться с каким бы то ни было морем». Гурко от имени «непартийного объединения», приветствуя заявление представителя польского кола, ограничился лишь общим заявлением (не слишком конкретным и обязывающим по содержанию), что «Россия совместно со своими союзниками, поскольку это касается Галиции, Польши и Силезии,