должна громко и ясно провозгласить то, что неминуемым последствием поражения центральных держав явится возможность единства всех трех населенных польской национальностью частей бывшего государства польского с обеспечением этой возрожденной Польше свободного национального развития».

В Гос. Думе не было обсуждения польского вопроса, но с внеочередным заявлением выступал представитель польского кола Гарусевич, говоривший о германском империализме и опасности «беспощадной германизации» польского народа. Центральное место его заявления, встреченного рукоплесканиями «слева», гласило: «Польский народ не согласится на немецкое решение, ярко противоречащее его заветным стремлениям, отвечающим требованиям великого исторического момента. Польский народ в течение полутора веков жил непоколебимой верой, что наступит час исторической справедливости, час воскрешения свободной и объединенной Польши. Нынешняя война преобразовала эту веру в уверенность. Стало ясно, что не может быть прочного мира в Европе, если нет предела немецким посягательствам, пока не будут устранены попытки к растерзанию живого тела Польши…» Речь Гарусевича сопровождала даже «шумная овация», но в действительности в Гос. Думе в то время не было искренних защитников независимости Польши даже в левом секторе, кроме отдельных членов Трудовой группы. Прогрессивный блок не высказывался по поводу этого яблока раздора. Мы не знаем, изменилась ли уже под влиянием событий, как это было в дни революции, тактическая позиция тогдашнего лидера блока, который, как видно из отметок в собственной записной книжке, в бытность в Лондоне летом того же года доказывал лорду Грею невозможность польской независимости и ее международного признания, что было неизбежно в постановке Гарусевича.

III. Приказ 12 декабря

1. «Свободная Польша»

Если выступление Трепова не вызвало непосредственных откликов и, быть может, не возбудило еще больших надежд в русско-польских кругах, то другое впечатление произвел царский приказ по армии 12 декабря, в котором наряду с приобретением Константинополя задачей войны было поставлено восстановление свободной Польши в составе всех трех ее частей. Вот основное в тексте этого знаменательного приказа, который должен был положить конец слухам о возможности для России сепаратного мира.

«Германия чувствует, что близок час ее окончательного поражения, близок час возмездия за все содеянные ею правонарушения и жестокости. И вот, подобно тому, как во время превосходства своих боевых сил над силами своих соседей Германия внезапно объявила им войну, так теперь, чувствуя свое ослабление, она внезапно предлагает объединившимся против нее в одно неразрывное целое союзным державам вступить в переговоры о мире (см. ниже). Естественно, желает она начать эти переговоры до полного выяснения ее слабости, до окончательной потери ее боеспособности. При этом она стремится, для создания ложного представления о крепости ее армии, использовать свой временный успех над Румынией, не успевшей еще приобрести боевого опыта в современном ведении войны. Но если Германия имела возможность объявить войну и напасть на Россию и ее союзницу Францию в неблагоприятное для них время, то ныне окрепшие за время войны союзницы… в свою очередь имеют возможность приступить к мирным переговорам в то время, которое они сочтут для себя благоприятным. Время еще не наступило. Враг еще не изгнан из захваченных им областей. Достижение Россией созданных войной задач, обладание Царьградом и проливами, равно как и создание свободной Польши из всех трех ее ныне разрозненных областей, еще не обеспечено. Заключить ныне мир значило бы не использовать плоды несказанных трудов ваших, геройские русские войска и флот, труды эти, а тем более священная память погибших на полях доблестных сынов России, …не допускают мысли о мире до окончательной победы над врагом, дерзнувшим мыслить, что если от него зависело начать войну, то от него же зависит в любое время ее кончить».

Мы видели, как А. Ф. отнеслась к приказу 12 декабря. В письме своем она добавляет: «все беснуются по поводу твоего приказа, особенно, конечно, поляки». Монархические польские круги – так называемые «реалисты», близкие придворным сферам, увидали в высочайших словах залог осуществления своих desiderata возрождения Польши на основе персональной унии с Россией в лице монарха. Гр. Велепольский показывал в Чр. Сл. Ком.: «…Я обратился к Государю Императору с просьбой указать, как следует нам понимать слова «свобода Польши», потому что я должен был дать комментарий. Я спросил Государя и получил ответ, выяснившийся из разговора (о чем мне было разрешено Государем Императором опубликовать, и это было исполнено), что Польше будет дарован собственный государственный строй со своими законодательными палатами и собственная армия. И это решение, это последнее отношение к польскому вопросу, …всегда благожелательное, благосклонное у Государя Императора, могло только глубокое произвести на меня впечатление».

Если внешне некоторая часть русско-польского общества, принадлежавшая и к народовой демократии, с «энтузиазмом» встретила созданное в январе новое бюрократическое совещание под формальным председательством нового премьера кн. Голицына для разработки основ будущей «свободной» Польши, то среди этого энтузиазма звучала и пессимистическая нота. Отмечая «великий подъем национального чувства» в Польше, кн. Радзивил говорил в интервью, которое было им дано московским газетам: «Мы… не можем не испытывать опасений – окажутся ли лица, призванные в совещание, на высоте исторического момента… личный состав конференции не дает нам достаточной гарантии и укрепляет наши опасения – сможет ли совещание проникнуться волей и духом монарших предуказаний». «Если совещание было бы созвано в 1914 и 1915 гг., наше отношение к нему было бы, разумеется, более горячим, – говорил тов. предс. Польского Комитета Эверт. – Теперь же мы можем только надеяться, что Особое Совещание окажется на высоте задачи и выработает достаточно широкий и свободный проект устройства будущей Польши. Если проект Особого Совещания окажется более узким, чем те настроения, которые господствуют в Варшаве, то проект этот вряд ли окажется особенно полезным. Немцы не преминут использовать его как указание на то, что можно ждать Польше от России». С польской точки зрения трудно ожидать от Совещания «определенной и благожелательной разработки вопроса об отношении России к независимости Польши», – говорил представитель демократических кругов Даровский.

И русско-польская общественность надежды свои переносила на решение польского вопроса в международную плоскость. «Для нас, поляков, – продолжал Радзивил, – настал момент, когда мы как можно настойчивее должны взывать к политической мудрости России, чтобы добиться ее поддержки при будущем последнем решении польского вопроса в международной плоскости».