дал пиратам, напавшим на остров Святого Петра, я почувствовала, что восхищаюсь им, а в душе моей рождалось глубокое волнение. Таинственный голос шептал мне, что однажды судьба сведет нас. Он напомнил мне ту прекрасную первую любовь, которую я испытала в Италии к другому рыцарю, трагически погибшему здесь, в злосчастном Алжире, логове пантер, жаждущих христианской крови.

Ах, эти счастливые дни моей юности, которые я провела под небом Италии! С какой болью я вспоминаю о вас! И может быть, они бы вернулись, если бы барон ди Сант-Эльмо этого захотел, если бы не было той христианки, которая завладела его сердцем и сердцем Зулейка. Вы не знаете, мираб, какие мечты о мести завладели моим разумом, когда я узнала, что у меня есть соперница! Если бы я нашла ее вчера, я бы убила ее своими собственными руками. Но теперь безумие закончилось. Сон развеялся. Постепенно мое сердце обретет покой, Амина останется мусульманкой, она не отречется от веры отцов и не запятнает ее. Мираб, что я могу сделать для барона? Говорите, а то я могу пожалеть о том, что только что сказала.

— Мы должны спасти его, освободить из тюрьмы.

— Но разве это в наших силах? Кулькелуби наверняка приказал стеречь его. Но я все же не отчаиваюсь.

— Что вы будете делать?

— У меня есть рабы, в преданности которых я давно убедилась, сильные, как львы, и у меня есть сколько угодно золота. И отдаю все это в ваше распоряжение. Я думаю, что со всем этим мы можем попытаться.

— То есть?

— Подкупить стражников в тюрьме и похитить барона, — ответила Амина. — Вы позволите мне все подготовить? Мне доставит большое удовольствие обыграть Кулькелуби.

— А я могу предоставить в ваше распоряжение двенадцать моряков из команды фрегатара, который не боится янычар.

— Того самого, который привез сюда барона? — спросила Амина.

— Вы его знаете?

— Мои рабы сказали мне, что он пришел на фелуке одного фрегатара.

— Я удивлен, как это вы, мусульманка, не выдали этого моряка.

— Я не испытываю ненависти к христианам, мне отвратительна ужасная жестокость, с которой наши соотечественники относятся к этим несчастным, — ответила принцесса. — Скажите этим людям, чтобы они были готовы прийти на помощь моим неграм.

— Когда начнем?

— Как можно скорее, я боюсь, что Кулькелуби что-то замышляет против барона. Сегодня я узнаю, в какой камере находятся пленники, а завтра вечером мы исполним задуманное.

— А потом?

— Чего еще вы хотите?

— А христианка?

Вспышка ярости осветила лицо мавританки.

— Христианка, — сказала она с недоброй усмешкой, — нет, никогда, я не приму в этом участия, об этом думайте сами, мираб.

— Хорошо, — сказал старик, вставая, — до завтра, госпожа, и рассчитывайте на людей фрегатара.

Глава XXIV

Тюрьма Зиди-Хассам

Тюрьма Зиди-Хассам была в то время одной из самых маленьких в Алжире. Но она пользовалась самой дурной славой и ни в чем не уступала страшной тюрьме Сале, которой рабы-христиане боялись больше других.

В других тюрьмах были просторные дворы и террасы, где рабы могли свободно прогуливаться, а камеры в них располагались над уровнем земли. В тюрьме Зиди-Хассам ни дворов, ни террас не было, а вместо камер там были матамуры, подземные пещеры, располагавшиеся на глубине четырех-пяти метров под землей, сырые, мрачные, кишевшие скорпионами и кровососущими насекомыми. Воздух туда проникал через маленькие отверстия, закрытые огромными железными решетками, почти полностью скрывавшими свет, которого и так было слишком мало.

И как будто всего этого было недостаточно, чтобы сделать невозможным любой побег, бедных заключенных каждый вечер заковывали в цепи, а у матамуров днем и ночью стояли янычары!

Существование, которое влачили в этих камерах рабы-христиане, было более чем ужасным. Бо́льшую часть дня они проводили в цепях на руках и на ногах, у них не было даже тонкой подстилки, чтобы они могли отдохнуть ночью, они ели только хлеб грубого помола, которого едва хватало, чтобы они не умерли с голоду, хлеб был слегка сбрызнут оливковым маслом, к нему давали горсть оливок. При малейшем неповиновении, при любой попытке к сопротивлению их стегали плетьми почти до смерти. Попытка побега каралась самыми жестокими пытками, которые отбивали у других всякое желание бежать.

В галереях было множество железных крюков, на которых часто в ужасной агонии корчились несчастные; они были не в силах терпеть больше издевательства, осмелились восстать против своих стражей. Находились там и железные колья с острыми концами, предназначенные для протыкания человеческих тел, ямы с негашеной известью, целые арсеналы бритв, ножей всех размеров и другие орудия для всевозможных пыток.

Такой была тюрьма Зиди-Хассам, самая ужасная из всех, одно только название которой заставляло содрогаться тридцать шесть тысяч рабов обоего пола, которые в те времена находились в Алжире.

Барона, все еще находившегося во власти умопомешательства, вызванного пыткой каплями воды, поместили вместе с Железной Башкой в одну из ужасных подземных камер. Она была вырыта близ моря, под одной из четырех башен, которые защищали тюрьму со стороны залива.

По какому-то необъяснимому капризу, но, уж конечно, не из великодушия, главнокомандующий флотом приказал не заковывать их обоих в цепи, а только удвоить число караульных перед отверстием, через которое в яму проникал свет, и перед маленькой железной дверью, а также снабдить заключенных подстилками, на которых они могли лежать.

Барон, как только его принесли в камеру, впал в глубокое забытье, что было хорошим знаком. Возбуждение, вызванное проклятыми каплями, улеглось, как только пытку прекратили. Пытка, к счастью, продолжалась не слишком долго, поэтому не причинила большого вреда рассудку юноши.

Глубокий сон, в котором он пребывал, со стороны казался обмороком. Это очень испугало бедного Железного Башку, рассудок которого был в не лучшем состоянии, чем у его хозяина, после всех ужасных событий, которые повергли его в ужас.

— А что, если они его убили? — спросил он себя, едва дверь подземной камеры закрылась с оглушительным скрежетом. — Бедные мы, бедные! Все погибло! Погибло навсегда! Они истолкут нас в какой-нибудь чудовищной ступе или бросят в яму с известью. Мой бедный хозяин, нам не вырваться из когтей этих людоедов, этих порождений дьявола!

Он подполз к барону, который лежал неподвижно на подстилке, служившей ему ложем, и стал смотреть на него в полной растерянности глазами, расширенными от ужаса.

Несколько бессвязных слов, которые сорвались с губ бедного юноши, вселили в него надежду.

Дворянин спал и разговаривал во сне. Его разум, еще помутненный странной и страшной пыткой, вернулся к давним воспоминаниям.

— Я снова вижу ее… — бормотал несчастный дворянин, тяжело дыша. — Вот она… там… на террасе… смотрит на