и акцент на религии. Главная цель образования, по его мнению, — сделать человека лучше. Хорошие учителя «мало заботятся о науках, если они не способствуют добродетели; они не придают значения глубочайшей эрудиции, если она не сопровождается порядочностью. Они предпочитают честного человека человеку образованному». Но, говорит Роллин, трудно сформировать нравственный характер, не опираясь на религиозные убеждения. Поэтому «целью наших трудов, целью всего нашего обучения должна быть религия».7 Философы вскоре поставят это под сомнение; дебаты о необходимости религии для нравственности будут продолжаться весь XVIII век и весь следующий. Она жива и сегодня.

II. МОРАЛЬ

Аргумент Роллина, похоже, подтверждался классовыми различиями в морали. Крестьяне, которые придерживались своей религии, вели относительно нравственный образ жизни; это, однако, могло быть связано с тем, что семья была ячейкой сельскохозяйственного производства, отец был также работодателем, а семейная дисциплина коренилась в экономической дисциплине, навязанной последовательностью времен года и требованиями земли. В средних классах также активно сохранялась религия, которая поддерживала родительскую власть как основу социального порядка. Концепция нации как объединения семей на протяжении многих поколений придавала морали среднего класса силу солидарности и традиции. Буржуазная жена была образцом трудолюбия, благочестия и материнства. Она спокойно переносила рождение ребенка и вскоре снова принималась за работу. Она довольствовалась домом и общением с соседями и редко соприкасалась с тем позолоченным миром, в котором верность считалась преходящей; мы редко слышим о супружеской измене жены среднего класса. Отец и мать подавали пример устойчивых привычек, соблюдения религиозных обрядов и взаимной привязанности. Такова была жизнь, которую Шарден с любовью запечатлел в таких картинах, как Le Bénédicité.

Все сословия практиковали благотворительность и гостеприимство. Церковь собирала и раздавала милостыню. Антирелигиозные философы проповедовали bienfaisance, который они основывали на любви к человечеству, а не к Богу; современный гуманизм — дитя и религии, и философии. Монастыри раздавали пищу голодным, монахини ухаживали за больными; больницы, богадельни, приюты и приюты содержались на средства государства, церкви или гильдии. Некоторые епископы были мирскими расточителями, но некоторые, как епископы Осера, Мирепуа, Булони и Марселя, отдавали свои богатства и жизни благотворительности. Государственные чиновники не были простыми искателями мест и синекурами; парижские прокуроры раздавали бедным еду, дрова и деньги, а в Реймсе один из муниципальных советников отдал на благотворительность 500 000 ливров. Людовик XV проявлял сочувствие и робкую нежность. Когда на фейерверк в честь рождения нового герцога Бургундского (1751) было выделено 600 000 ливров, он отменил его и приказал разделить эту сумму на приданое для шестисот беднейших девушек Парижа; его примеру последовали и другие города. Королева жила экономно и тратила большую часть своих доходов на добрые дела. Герцог д'Орлеан, сын буйного регента, отдал большую часть своего состояния на благотворительность. Более изнаночная сторона истории проявляется в коррупции и халатности, которыми было омрачено управление благотворительными учреждениями. Было несколько случаев, когда директора больниц прикарманивали деньги, присланные им для ухода за больными или бедняками.

Общественная мораль отражала природу человека — эгоистичную и щедрую, жестокую и добрую, смешивая этикет и резню на поле боя. В низших и высших классах мужчины и женщины безответственно играли в азартные игры, иногда проигрывая состояния своих семей; нередки были и случаи мошенничества.8 Во Франции, как и в Англии, правительство извлекло выгоду из этой склонности к азартным играм, учредив национальную лотерею. Самой аморальной чертой французской жизни была бессердечная экстравагантность придворной аристократии, живущей на доходы от крестьянской нищеты. Постельное белье герцогини де Ла Ферте, богато украшенное кружевами, стоило 40 000 крон; жемчуг госпожи д'Эгмон стоил 400 000. Служебный подлог стал нормой. Офисы продолжали продаваться и использовались покупателями для незаконного возмещения убытков. Значительная часть денег, собранных в виде налогов, так и не попала в казну. На фоне этой коррупции процветал патриотизм; француз не переставал любить Францию, парижанин не мог долго жить вне Парижа. И почти каждый француз был храбрым. При осаде Маона, чтобы остановить пьянство в войсках, маршал де Ришелье издал указ: «Тот из вас, кто в будущем будет уличен в пьянстве, не будет иметь чести участвовать в штурме»; пьянство почти прекратилось. Дуэли продолжались, несмотря на все запреты. «Во Франции, — говорил лорд Честерфилд, — человека позорят, если он не обижается на оскорбление, и совершенно губят, если он на него обижается».

Гомосексуальные акты карались сожжением на костре, но этот закон применялся только к беднякам, как, например, к пастуху мулов в 1724 году. Аббат Десфонтен, пятнадцать лет преподававший в иезуитском колледже, был арестован по такому обвинению в 1725 году. Он обратился за помощью к Вольтеру; Вольтер поднялся с больничной койки, поскакал в Фонтенбло и уговорил Флери и госпожу де При добиться помилования; В течение следующих двадцати лет Десфонтен был одним из самых активных врагов Вольтера. Некоторые из пажей короля были ненормальными; один из них, Ла Тремуйль, похоже, сделал шестнадцатилетнего правителя своим Ганимедом.

Проституция была популярна как среди бедных, так и среди богатых. В городах работодатели платили своим работницам меньше, чем стоили предметы первой необходимости, и позволяли им дополнять свой ежедневный труд ночными приставаниями. Один современный писец насчитал в Париже сорок тысяч проституток; по другой оценке, их было шестьдесят тысяч. Общественное мнение, за исключением среднего класса, было снисходительно к таким женщинам; оно знало, что многие дворяне, священники и другие столпы общества способствовали созданию спроса, который порождал это предложение; и у него хватало порядочности осуждать бедного продавца меньше, чем состоятельного покупателя. Полиция не обращала внимания, за исключением тех случаев, когда на filles поступала частная или общественная жалоба; тогда производился массовый арест, чтобы очистить юбки правительства; женщин ставили перед судьей, который приговаривал их к тюрьме или больнице; их брили и наказывали, а вскоре отпускали, и их волосы снова отрастали. Если они доставляли слишком много хлопот или обижали влиятельного человека, их могли отправить в Луизиану. Наглые куртизанки выставляли свои кареты и драгоценности на Кур-ла-Рен в Париже или на набережной в Лонгшампе. Если они получали членство, даже в качестве внештатных сотрудников, в Комедии-Франсез или Опере, они обычно были защищены от ареста за продажу своих прелестей. Некоторые из них становились моделями художников или содержанками знати и финансистов. Некоторые добились мужей, титулов, состояний; одна стала баронессой де Сен-Шамон.

Браки по любви, заключаемые без