Шрифт:
Закладка:
Смертный говорил на интуитивно понятном языке. Он хотел объяснить эльфу, что не желает видеть на своей земле чужаков, что его род испокон веков гонял палками пришлых тварей, и надо было продолжать, потому что от них одни беды. Потом он показал рукой куда-то назад и намекнул, что там тоже что-то плохое случилось из-за эльфов.
Почти всё это было сказано с использованием бесконечных вариаций одного слова, однако Арастур догадывался — смертный знал гораздо больше названий предметов и явлений, просто не считал нужным казаться умным рядом с пришлой тварью. Однако когда появилась Линдиэль и её свита, дикарь сразу изменился в лучшую сторону и вежливо удалился в сторону изб.
— Не спрашивай меня про Дориат, — опередила вопросы дочь Кирдана. — Просто знай: там не было ни-че-го. И передать в Оссирианд мне нечего.
— Удивительно, — отозвался Арастур, — но мне тоже нет смысла писать домой. Жители рощи не приняли меня. Правда и не съели, за что им, конечно, спасибо.
— Едем в Хитлум, — отрезала Линдиэль. — Неважно, что из этого выйдет, но мне уже удавалось договориться с Голфином. Обо мне даже песни пели! Может, в этот раз тоже будет толк.
Охотник хотел пошутить, но почему-то передумал. Путь предстоял неблизкий, поэтому любой разговор легко откладывался до более удобного случая.
Эльфы оседлали коней.
Так и не пролившееся дождём небо мрачнело, опускалось ниже, нагоняло тоску. И лишь редкие обманчивые золотые лучи в крошечных голубых просветах напоминали о том, что лето закончится ещё не скоро.
***
«В песнях вьюги проходит ещё один год,
Безразличие, холод, интриг хоровод.
Бой, чтоб выжить, точнее, чтоб существовать,
Чтобы завтра завязнуть в сугробах опять.
Заливает души пустоту сладкий яд.
Королева зимы — не жена и не мать.
Отправляешься в путь, забирая с собой
Раскалённое сердце жертвы другой…
Презирая законы, купаясь в вине,
Разрывая одежды, летая во сне.
Неприступных вершин ослепляющий свет надежды…
Отдавая себя зову плоти одной,
Неизбывной тоски разрывая покой,
Несмотря ни на что, остаёшься собой, как прежде.
Небесной красоты земное воплощенье,
Неуловимый призрак, исчезающий в ночи!
Отдавшие тебе своей души горенье,
Как мотыльки для пламени свечи,
Не стоят ничего, как та игрушка,
Затерянная в памяти навек
В прекрасном светлом парке,
Где её девчушкой
Оставила на мраморной скамье».
На глаза наворачивались слёзы, Аклариквет пытался собираться в дорогу, но не мог. Поручив большую часть приготовлений слугам, королевский менестрель вспоминал, как грел душу в убийственно-ледяном Хэлкараксэ взгляд принцессы Ириссэ. А её поцелуй…
«Петь нужно о любви».
«Вильварин — хорошее имя, звучит красиво, а в мотыльках нет ничего плохого».
«Ласковое «Риньо» — это изящный маленький королевский венец. Для короля Нолофинвэ».
С трудом сдержавшись, чтобы не расплакаться, чувствуя, как рвётся последняя нить в пусть и не счастливое, но полное надежд прошлое, певец подумал, что терять ему уже в принципе нечего. Да и не убьёт же его принц Финдекано на поминальных торжествах!
Арфа Загогулина молчала. Посмотрев на причудливо изогнутую деку, Аклариквет вздохнул и решил всё же исполнить приказ сына своего владыки. Лучше уехать из города, ведь пострадать может не только сам «продажный менестрель», но и его оставшиеся верными музыканты. Нельзя такое допускать!
Вздохнув и отведя взгляд от бывшей арфы принца, Аклариквет поплёлся к шкафу с вещами.
«Безмолвный разговор,
Письмо в когтях у птицы.
А после — молчаливое «Прости…»
***
Зеленоглазка проснулась со странным чувством. Зная, что принц Финдекано собирается ехать к отцу, знахарка написала письмо другу-менестрелю, чтобы тот ни в коем случае не допускал мысли геройствовать и оставаться в хитлумской столице. Тревога за Аклариквета была какой-то странной, нездоровой, доводящей до паники, тем самым лишавшей способности думать. В голове не складывались рассуждения, сердце билось всё отчаяннее. Состояние походило на одурманенное, но как только бывшая ученица Моргота допускала подобную мысль — тут же её забывала. Чем больше проходило времени, тем сильнее Зеленоглазка боялась за друга и в конце концов колдунья поняла — она обязана убедиться в безопасности Аклариквета. Нужно ехать в столицу на памятные торжества и лично проконтролировать ситуацию. Иначе ведь и быть не может!
Друзья должны помогать друг другу.
Должны.
Друзья.
Помогать.
Должны…
Примечание к части Песня "Йеннифэр" из симфо-рок-оперы "Дорога без возврата".
Месть отвергнутой
Площадь была усыпана цветами. Срезанные розы, лилии, ромашки, колокольчики, тысячелистник, вересковые колоски символично увядали, осыпаясь дождём лепестков с арок, скульптур, балконов дворца. Отовсюду лилась печальная музыка, однако ни одного менестреля видно не было. Торжественно-мрачная атмосфера заставляла эльфов склонять головы, молчать или говорить шёпотом, прятаться за тёмной скромной одеждой.
— Теперь я боюсь возвращаться домой, — сказал Арастур Линдиэль, взяв её под руку, словно супругу, — уже второй раз подряд я попадаю на похороны, переезжая с места на место.
— Значит, — леди отстранилась, — можешь поехать в Таргелион к нолдорану Карнистиру.
Чтобы не рассмеяться, охотник закусил губу.
— Это приказ королевы? — поинтересовался он.
Линдиэль не успела ответить, потому что увидела около тихо журчавшего фонтана-лестницы знахарку Митриэль. Сейчас, впервые за всё время знакомства, мрачный вид Нолдиэ выглядел уместно.
— Я не хочу обсуждать то, что здесь происходит, — сразу пресекла вопросы калека, скрывая лицо и левую сторону тела чёрной расшитой тканью. — Королева Анайрэ не простила бы ни мне, ни мужу гибель дочери, а я не понимаю, почему самым близким Ириссэ отказано в посещении её могилы. Когда я вернусь в Валинор, — Митриэль опустила ладонь в фонтан, — то не заеду в Тирион ни на день, ни
