Шрифт:
Закладка:
Хотелось узнать, кому ещё в Белерианде известно, где поселился Турукано, однако Нолофинвэ не представлял, как именно это выяснять, ведь чем больше задастся вопросов, тем неискренней окажутся ответы.
Хотелось многое сказать, но сохранялось понимание — если начать говорить, Финдекано произнесёт слишком много лишнего.
Думая обо всём этом, верховный нолдоран вдруг осознал, что до сих пор не принял гибель дочери. Возможно, именно это неверие и позволяло сохранять рассудок, не начать биться головой о стены и крушить мебель. Всё складывалось хуже некуда, но до смерти Ириссэ хотя бы оставалась мечта однажды помириться с Анайрэ. А теперь…
— Будет ли мне позволено войти? — прозвучали слова Линдиэль, и верховный нолдоран кивнул. — Соболезную вашей утрате. Я знала принцессу Ириссэ, пусть и недостаточно близко…
Дочь Кирдана осеклась, увидев взгляд Астальдо.
— Прости, — потупилась она, ставя на стол бутыль с вином. — Я хотела извиниться и предложить помощь в войне, но конечно, не в такой момент…
Возможно, кого-то смутило бы, что женщина, считающаяся в некоторых землях королевой, сама наполняет бокалы и подаёт их, но мысли верных владыки были заняты совсем иными проблемами.
— В мои владения тебе путь закрыт, — Астальдо посмотрел в глаза Линдиэль, теперь одетой в золотое с бежевым, частично скрытом тёмно-серой накидкой. — Это не обсуждается.
— В память о твоей сестре, — подняла бокал дочь Кирдана, и рука эльфийки предательски задрожала.
К тосту присоединились все. Финдекано медлил, однако отец осуждающе покачал головой, и принц выпил своё вино.
Линдиэль побледнела, страх отрезвил, и влюблённая дева поняла, что не знает, как теперь быть.
— Я возвращаюсь в Барад Эйтель, — поднялся с места принц. — Хочу верить, отец, что ты послушаешь меня. Хоть в чём-то. Например, отправишь домой химрингского посла, поскольку Варнондо давно вернулся.
— Карнифинвэ здесь нравится. Он сам не желает уезжать, — невинно поднял брови верховный нолдоран. — До встречи, сын. Надеюсь, ты всё-таки перестанешь осуждать меня по каждому поводу.
Двери громко закрылись, и Линдиэль почувствовала — она готова расплакаться. Уверенность, что снова всё бесполезно, заставила опустить руки. Сейчас Голфин спросит про Оссирианд. Придётся отвечать. Проще сбежать и никогда больше здесь не появляться, но…
Арастур ведь надеется. Надо пересилить себя. Хотя бы ради этого чудесного эльфа.
***
На площади по-прежнему молча ходил народ, оссирианский охотник старался не слишком выделяться из толпы, однако получалось плохо. Взгляд равнодушно скользил от эльфа к эльфу, и вдруг остановился на высокой широкоплечей девушке, во взгляде серых глаз которой ясно читалось осуждение.
— Леди не нравятся выбранные для дней скорби цветы? — осторожно поинтересовался Арастур, представив, как прекрасно выглядела бы незнакомка, если бы оделась в шкуры и взяла в руки оссириандский лук.
— Райвен, — немного резко произнесла эльфийка. — И нет, дело не в цветах.
— А в чём же?
— В том, что я должна быть здесь, но сердце моё осталось в чаще на охоте.
Брат вождя просиял.
— Леди Райвен, — выдохнул он, — ты мечтала когда-нибудь поехать в Семиречье?
— В качестве кого?
Арастур очень хотел ответить честно, однако не осмелился.
— Это решать леди Райвен, — уклончиво сказал охотник. — Не стану навязывать выбор.
Подул ветер, и на тёмной ткани платья затрепетали облетевшие с умирающих цветов лепестки.
— Спасибо за это, — дочь военачальника улыбнулась. — И за приглашение. Пожалуй, приму его, если смогу пересечь хитлумскую границу.
— Способ всегда можно найти.
— Да, например, притвориться мешком свеклы.
Избежать неуместного смеха удалось лишь с помощью ветра, вновь принёсшего лепестки. Мелодия арф изменилась, заиграла печальнее, а небо заплакало редкими, едва заметными слезами, что бывают перед сильным дождём.
Над хитлумской столицей стремительно собирались тучи.
Примечание к части Песня "Злая" группы Power Tale
Многие жертвовали бóльшим
Нить натянулась, затрепетала, в груди ощутилась почти настоящая боль, словно из тела тащили нервы. Связь двух сердец начала стремительно исчезать, и страх бессилия перед потерей заставил сделать шаг вслед за ускользающей во тьму частью души.
— Лауранаро!
Голос Тинденис прозвучал эхом в пустоте, однако эльфийка вдруг поняла, что сейчас здесь может видеть мир любым, каким захочет, а не только тёмным и страшным. Она знала и ни мгновения не сомневалась — путь назад есть, встать на него можно в любой момент, ведь до Чертогов Намо — бездны, которой так легко шантажировать любое живое существо — ещё далеко.
— Лауранаро! Не уходи!
Светлый силуэт впереди остановился, замер.
— Вернись!
Натяжение нити ослабло, больше не пугало ощущение, словно вот-вот оборвётся связь судеб. Тинденис заставила себя видеть вокруг красоту, вместо пустоты. Эльдиэ не понимала, почему вдруг неизменное балансирование на краю непробудного дурмана закончилось падением куда-то в ничто, словно под ногами исчезла опора, однако чувствовала — дело в чарах, направленных на ствол дерева, уязвимой веточкой которого оказался Лауранаро. Но эта магия не являлась чистым разрушением, сокрушающая Тема пела о любви, о желании быть вместе, о невозможном по воле Рока союзе.
И Тинденис ощутила силу.
— Вернись, Лауранаро!
Силуэт впереди стал чётче. Эльфийка, не чувствуя ни усталости, ни ставшей уже привычной слабости, впервые за вечность чётко увидела любимого супруга таким, каким он был при первом знакомстве: в лёгкой кольчуге со звездой на груди, в кожаных штанах для верховой езды, плотных перчатках и «традиционном» шлеме — с высоким алым гребнем. Лауранаро улыбнулся точно так же, как тогда — он знал, насколько неуместно выглядел в образе воина среди вынужденно мирного эльфийского города, и гордился собой.
А юная Тинденис любовалась и влюблялась всё сильнее.
— Пойдём, — протянул руку супруг, смотря ясным сияющим взглядом. — Я знаю дорогу отсюда. Сам ведь пришёл в это место. Глупец.
Поначалу подавшись вперёд, эльфийка вдруг замерла.
