Едва Мерлин закончил речь, как все увидели, что в залу входят двенадцать принцев, богато одетых в шелка. Они выступали по двое, держась за руки. Каждый держал оливковую ветвь, знак их посольских полномочий[479]. Подойдя к королю Артуру, восседавшему в кругу всех своих баронов, они не приветствовали его, а сказали:

– Король Артур, мы двенадцать принцев из Рима, посланных к тебе императором Луцием.

Затем один из них взял слово, держа грамоту, завернутую в шелковую ткань:

– Король Артур, – сказал он, – отдай эту грамоту на прочтение; ты увидишь и услышишь, что требует от тебя наш повелитель, император Луций.

Король взял грамоту и передал ее архиепископу Дубрицию, человеку мудрому, боголюбивому и праведному. Прочтя внимательно, прелат передал ее в таких словах[480]:

«Я, Луций, император, господин и владыка Рима и Римлян, довожу до сведения врага моего короля Артура то, что он заслужил своими деяниями, обращенными против меня и римской власти. Я столь же возмущен, сколь и удивлен, видя, как спесивый Бретонец поднял голову против Римской империи. Как не побоялся ты прогневить владычицу мира, зная, что я жив? Ты узнаешь вскоре, что постигает тех, кто не отдает нам положенное, кто простирает свою дерзость до того, что отказывает нам в дани, нам принадлежащей. Скорее мы увидим, как лев бежит от овцы, волк страшится зубов теленка и заяц гонится за собаками, чем потерпим такое пренебрежение; ибо разве ты перед нами не то же, что овца предо львом, заяц перед собакой? С тех пор, как Юлий Цезарь покорил Бретань[481], Рим получал с Бретонцев дань; и за то, что ты посмел уклониться от оного правопорядка, Рим ныне настоятельно требует, чтобы ты удовлетворил его притязания и предстал перед нами в грядущий день Рождества. Если же ты не посчитаешься с нашей доброй волей, я отберу у тебя Бретань и все земли, тебе подвластные; будущим летом я перейду через горы с войском, от которого ты будешь искать спасения, но оно сумеет найти тебя и доставить в Рим, связанного по рукам и ногам».

Оглашение этой грамоты произвело сильное волнение в зале; посланникам едва ли удалось бы защитить свою жизнь, если бы король не умерил всеобщий пыл, напомнив о надлежащем уважении к послам, которые лишь исполняют свой долг, передавая слова и письма тех, кто их посылает. Затем он пригласил князей и баронов перейти в другую залу, чтобы там держать совет и решить, что следует ответить послам. Один отважный рыцарь по имени Кадор[482] высказался, что вот настала пора проводить время с большей пользой, чем прежде, а не расточать свои дни, веселясь и резвясь с дамами.

– Эти римские посланцы, слава Богу, разбудят сердца Бретонцев.

– Кадор, – возразил Гавейн, – мир есть мир, война есть война. Шалости неплохи в ожидании баталий; игры, забавы, беседы с дамами и девицами побуждают рыцарей выказывать свою доблесть и отвагу.

Усадив всех своих советников, Артур повел такую речь:

– Друзья и спутники в моей фортуне, и доброй, и недоброй, шедшие за мною во многих войнах и оказавшие мне столь великую помощь в изгнании чужеземцев из наших земель, вы слышали, что требуют от нас Римляне; и вы возмущены этим не менее, чем я. Они хотят иметь дань с Бретани и островов, подвластных моей короне; они говорят, что Цезарь завоевал эти земли силой и не встретил там отпора. Сила не есть право; что похищено насилием, то должно вернуть правосудие. Они припоминают нам бесчестие и беды, которые они навлекли на нас; но тем более у нас оснований их ненавидеть и воздать им за ущерб, нанесенный ими. Они обложили данью наших отцов; мы потребуем с них дань взамен. У нас никак не меньше причин заявить права на Рим, чем у них на Бретань. Белин, король Бретонцев, и брат его Бренний в свое время покорили Рим и, более того, повесили четырнадцать римских заложников на глазах у их ближних. После них императором Рима был наш король Константин, а также и Максимиан. Отсюда вы можете заключить, что, будучи в родстве с обоими императорами, я имею на Рим те же права, что и на Бретань[483]. Им достались подати от нас, но прежде нам доставались от них; они требуют себе Бретань, я же требую себе Рим. Таково мое мнение; скажите, согласно ли оно с вашим.

Речь короля была встречена бурным восторгом. Все посоветовали призвать из ближних и дальних краев тех, кто подвластен Бретонцам, и выступить с ними в поход на Рим.

– Вспомним, – говорили они, – как Сивилла предсказывала, что три Бретонца будут по очереди властелинами Рима. Белин был первым, Константин вторым, Артуру доведется быть третьим.

И вот Артур снова вошел в залу, где ожидали послы:

– Возвращайтесь, – сказал он, – к тому, кто вас направил: скажите ему, что предки мои дважды покорили Рим, и потому мы желаем получить давнишнюю дань, наложенную ими; а в наказание Римлянам за их небрежение в исполнении столь священного долга, мы идем на Рим, дабы вразумить их.

Послы выслушали молча; они приняли от короля богатые дары, отправились в путь и передали императору слова, которые им пришлось выслушать. Луций то краснел, то бледнел от гнева, внимая им. Не мешкая, он собрал огромное войско, перешел Монжё[484], спустился в Бургундию и остановился в полях неподалеку от большого города Отёна.

Артуру не было нужды писать указы князьям и баронам своих земель: Мерлин взялся созвать их, и менее чем за день он сумел оповестить королей Оркании и Кармелида, баронов Ирландии и Дальних островов, что через неделю или две им следует явиться – одним к Логру, другим к подножию Монжё. Артур вышел к Дувру, переправился за море, прибыл в Барфлёр и разбил свои шатры вдоль реки.

На другой день, едва только они снялись и продолжили путь, как разнеслась весть о некоем великане, родом из Испании, наводившим ужас на этот край, обращенный им в пустыню. Все жители, мужчины и женщины, рассеялись кто куда, подобно заблудшим стадам, спасаясь от его ненасытной ярости. Он похитил благородную девицу, племянницу графа Хоэля Нантского, в свое логово на вершине высокой горы, дважды в сутки теснимой морскими приливами и называемой Горой Святого Михаила с той поры, как на ней были заложены часовня и церковь[485]. Ни у кого уже не доставало смелости выйти сразиться