Боль пронзала от пят до уха. Болело все.

Шаркающие звуки иногда утопали в бурлящем вареве простреливающего звона. Звуки доставляли боль.

Пятна света вспыхивали, но тьма, тягучая, крадущаяся тьма окутывала и тянула в бездну. И вспышки тоже приносили боль.

Но Цефлим различала голоса.

— Быстрее! — хрипел тяжелый, раскатистый бас. — Вливайте ей мою кровь!

— Но хозяин, — протестующе визжал голосок, — вы можете умереть…

— Может, и помру! — гневный треск в ответ, и еле заметный укол иглы в руку. — Может, я хочу смерти! Я уже устал!

— Устали? — обиженно.

Боль растекалась по телу.

— Да, устал! От этого болота! И от вас, гнид! Тысячу лет тут торчу! Быстрее! Если кровь попадет в нее после смерти, она просто сделается живым мертвецом, выполняющим мои прихоти, а мне и вас хватает за глаза!

Вспышки перестали быть резкими, они складывались в светлые образы — образы воспоминаний. Комната мамы… Яркое солнце… Ветер в траве… Боль притуплялась. Лицо брата — улыбающееся, он подмигивал.

— Этого недостаточно, Хозяин.

— Лейте всю!

— Но…

— Сентинель, друг мой, — голос изменился с гневного на бархатистый, обволакивающий прощальной песней, — я прожил достаточно. Она станет достойной заменой…

— Вы уверены?

— Да. Служите ей, как мне… В ней была частичка сущих и огромный ком стремлений. Теперь же она получит два огромных сердца, две жажды, два…

— Хозяин… а она нас защитит от мрази? Хозяин!

Боль ушла с последней древней каплей крови, впитанной Цефлим. Она открыла глаза и увидела корни. Повсюду — разной толщины и разного окраса корни, — они свисали сверху, плелись лианой по полу, образовывали уютные комнатки и ниши. Они источали тонкий, пряный аромат.

Флейя вспомнила жизнь в столице, отца, побег из дома. Хоть она и ощущала себя совершенно другой, новой, но одновременно оставалась прежней.

Рядом оказалось существо, напоминающее большую ящерицу. Но оно стояло на двух ногах и носило круглые дужки поверх глаз. Темно-зеленая кожа морщинилась, кое-где из складок торчали седые, толстые волоски. Ростом оно было примерно по пояс Цефлим.

Она разлепила губы и выговорила ослабшим голосом первое, что осознала в перерожденной жизни:

— Теперь я ваша хозяйка.

— Что прикажете? — молвила ящерица. Похоже, это и был помощник или советник бывшего Хозяина.

Цефлим знала, каким будет ее приказ. Она глубоко вдохнула. Воздух был спертым и влажным. Флейя прочувствовала каждую косточку своего нового, воскресшего тела. Силы приятно двигались в клетках обновленной ткани. Голос не дрогнул:

— Приведите ко мне моего брата!

Сентинель важно пшикнул, и две тени, ядовито пискнув, унеслись прочь.

Цефлим заметила лежащую рядом бесформенную кучу слякоти, кожи и выпирающих костей.

— Роден? — имя всплыло, будто было неотъемлемой частью знаний. — Я не успела сказать ему «спасибо»…

— Да, он передал вам свои силы, но вместе с тем и ответственность. Мы все — его дети.

— Я не брошу вас, — пообещала Цефлим.

— О, благодарю, хозяйка. Мы введем вас в курс дел… — Он принялся расхаживать и загибать перепончатые пальцы. — Угрозы от мрази. Договоры с людьми. Расширение территории на север. Дистроки с западной части болота просят аудиенции… В каржьей сокровищнице бунт. Красный утверждает, что на Тэю скоро прибудут пийраны, они требуют усилить защиту…

— У вас есть Йур-хаул?

— Вам нужно отдохнуть. Зря я вот так сразу с проблем… Вы все вспомните, обязательно вспомните. Кровь сущих сильна, особенно кровь Родена: он много экспериментировал над своим телом. А великий карг — да, есть, из эпохи сущих. Хозяин прихватил с собой. Кстати, по свежим слухам красный второй эпохи тоже где-то поблизости.

— Я знаю. — Цефлим удивилась, что последние воспоминания не отзывались сильной болью в сердце, а только ныли где-то глубоко, щекотя призывом к отмщению.

— Не хотите ли его в коллекцию? — Сентинель натянул кожу на морде — по-видимому, так он улыбался.

— Несомненно. Последи за ним. Позже я сама объявлю о смене власти в Топях и заберу камень.

— Негоже Думроку показываться на людях.

— Люди принимали Родена за Думрока?

— Люди вечно одних принимают за других. Им так удобнее.

Знания прожитых эпох наполняли Флейю столпившейся очередью. Она внезапно испытывала тягу к изучению своего тела, словно никогда раньше не видела и не трогала себя. Она была уверена, что поразится обнаруженным способностям. Цефлим напряглась, вытянула руку и изменила ее, превратив в убогую клешню, а потом в остро заточенное лезвие. Превращение далось легко и сопровождалось звуком трущейся кожи и неприятным запахом паленого, а вот обратно в человеческую руку — застопорилось, Флейя будто еле-еле вспомнила, как выглядит собственная рука. Пришлось даже посмотреть на вторую.

— Не советую увлекаться подобными делами. Роден…

— Я разберусь.

— Как скажете.

— Долго они будут искать моего брата?

— Я не знаю. Но вы можете поспать, чтобы ускорить времяощущение. А я вас разбужу, если что-то случится достойное вашего внимания.

— Я могу проспать сколь угодно долго?

— Да. Однажды Хозяин проспал двадцать пять лет.

— Лет?

Но Цефлим поняла, что означает озвученный временной промежуток раньше, чем услышала ответ.

— Да, от зимы к зиме — ровно год. Мы не считаем время гвальдами, считаем, как сущие, — годами.

Из раздвинувшихся корней вышли двое существ, похожих на Сентинеля, но пониже. Один из них нес стопку сложенных панцирей, другой, спросив разрешения, принялся снимать мерки с новой хозяйки. Вместо одной из конечностей у него была пила в форме диска. Каждый раз, когда он что-то отмечал в воздухе, диск начинал шумно вращаться, и ящер отпиливал часть панциря, снова примерял и, старательно вытягивая серые губы в трубочку, отрезал следующий кусок.

Наряды… Скучно.

Цефлим закрыла глаза и погрузилась в сон.

Сентинель разбудил, когда внесли черную простынь с останками Шана.

— Простите хозяйка, но вашего брата нашли уже в таком виде.

Сердце сестры было готово разорваться от горя, но многовековая огрубевшая мудрость увещевала не поддаваться чувствам. Она смотрела на накрытое тело, словно ничего общего с живым братом мертвая плоть не имела. Капельки скорби так и норовили впитаться, и Цефлим очень хотела впустить их, но что-то мешало — настолько проницательное и давнее, что его воды хватало напоить любую жажду.