панегириком ему. Я только приведу две строчки, где высказывается собственная точка зрения будущей аспирантки. Она была принята по этой работе, проучилась три года, диссертации не защитила и была отчислена. Вообще надо сказать, что работа написана “с огоньком”. ‹…›

Здесь были возгласы возмущения. Спешу добавить, что, конечно, бо́льшая часть нашего студенчества противостояла этому влиянию, но немалое число поддавалось ему. Внутри здорового студенческого коллектива образовывались группы “эстетствующих юнцов”, из которых в дальнейшем выходили Эткинды[834], Левинтоны[835] и др., т. е. тот “брак” в нашем производстве, за который мы несем ответственность перед государством, перед советским народом и на устранение которого должны быть направлены все наши усилия. Это – следующий этап борьбы с космополитизмом, вероятно, более длительный и более сложный, чем первый, на который мы должны мобилизовать наши силы.

Важнейшим средством борьбы с тлетворным влиянием реакционной идеологии космополитизма в вузе является усиление всей нашей работы по воспитанию студенчества в духе коммунизма, животворного советского патриотизма, в духе большевистской бдительности»[836].

Продолжил тему студент (и будущий декан факультета) В. Балахонов:

«Я хочу сказать несколько слов о том, как вредные космополитические теории отражались на дипломных работах наших студентов, причем на работах преимущественно хороших студентов, зачисленных позже в аспирантуру.

Вообще, надо сказать, что руководство дипломантами на кафедре западноевропейской литературы в общем и целом неудовлетворительно. Прежде всего, выбор тем производится без всякого учета возможностей студентов в разрешении этих тем. Характерна также постановка ненаучных, малоинтересных тем и, главное, забвение тех тем, в которых нуждается наше советское литературоведение. Причиной этому является отсутствие стремления оценивать явления литературы с позиций современности, давать им нашу партийную оценку. Важным моментом сейчас является разоблачение реакционных социальных и эстетических учений, и раздача тем такого характера требует особого внимания. Нужно, чтобы руководитель дипломанта, давая такую тему, был уверен, что студент сумеет с этой темой справиться, сумеет действительно разоблачить реакционное социальное или эстетическое учение. А мы видим, что очень часто студенты не справляются с такими темами и идут на поводу тех самых реакционных учений, разоблачить которые они поставили себе целью.

В 1946 г. была такая тема: “Утопия Морриса ‘Вести ниоткуда’ ”. Весь характер работы говорит о том, что руководитель дипломантки проф[ессор] Алексеев, небрежно занимаясь с нею, не дал ей возможности показать утопию Морриса как реакционное социальное учение, реакционное, прежде всего, потому, что произведение создавалось в ту эпоху, когда получало широкое развитие учение Маркса. Подобная тема давалась в этом году. Студентка Алексеева[837] пыталась разоблачать социальную сущность утопии Морриса и тоже с этой задачей не справилась. Дипломная работа Давыдовой[838] содержит ряд политических ошибок. Но я хотел бы более подробно остановиться на работе аспиранта Генина[839], который по этой работе был рекомендован в аспирантуру.

Название работы: “Гражданские мотивы в поэзии Клопштока”. Работу эту очень усиленно расхваливали на кафедре перед тем, как Генин попал в аспирантуру. Однако, внимательное чтение этой работы показывает, что работа методологически совершенно порочна. Мало того, в этой работе присутствует целый ряд идеалистических вредных положений. Кроме того, в этой работе мы можем видеть все те недостатки, все те порочные теории проф[ессора] Жирмунского, о которых здесь говорилось. Я еще хочу добавить, что неизвестно почему (это трудно установить) у дипломанта Генина есть порочные методологические установки, от которых сам Жирмунский отказался, – это его установки 20‐х годов…»[840]

Вслед за ним место за кафедрой занял А. С. Бушмин, который показал пример большевистской критики:

«Перед коммунистами университета, как и перед коммунистами Института литературы Академии наук, стоит сейчас одна, главная задача – окончательное устранение безродных космополитов из наших центральных научных учреждений литературоведения.

Об этом было достаточно четко, на достаточном основании, принципиально, партийно сказано в докладе тов. Лебедева. Доклад Лебедева поддержали также некоторые выступления, имевшие эту целенаправленность. Но целый ряд выступлений, например, выступление последнего товарища – это просто так, текущие разговоры, болтовня, констатация факта. Посмотрите вывод: надо в дипломной работе аспиранта что-то исправить.

(Шум.)

Вывод должен быть другой. Мы сейчас говорим о том, что на этой кафедре основным источником недостатков в работе является то, что кафедру возглавляет Жирмунский, закоренелый формалист и космополит. Жирмунский пожмет руку выступавшему только что товарищу, как пожмет руку и Плавскину. Мы, коммунисты Института литературы, просили вас помочь нам, выступить с партийной критикой, настоящей критикой работы проф[ессора] Жирмунского. А Плавскин выступил у нас, в Институте литературы, как философ “средней” линии, у нас таких философов своих хоть отбавляй, один Плоткин чего стоит – непревзойденный мастер. Эта философия как раз и привела нас к такому состоянию, когда мы должны принять самые решительные меры.

Мне кажется, что наименее достаточную поддержку в выступлениях получил тезис о том, как надо понимать проф[ессора] Гуковского. В докладе Лебедева сказано, что он принадлежит к числу лидеров группы воинствующих формалистов эстетов, причем по ряду своих личных свойств он является наиболее активно действующей силой, он является пробивной силой в этой группе. Эйхенбаум – это уже потрепанное знамя, как личность, он уже давно ничего не производит и живет на средства государства. Но его книги излучают вредные теории, которые мы критикуем. Но это не то, что Гуковский. А о Гуковском здесь, почему-то, делают всевозможные оговорки. Выступал один товарищ и говорил, что Гуковский “подвергает забвению” принцип партийности, что он недостаточно хорошо относится к аспирантам III курса и т. д. Но ведь это недостатки общего характера, которые были и, вероятно, еще будут присущи нашим ученым, и с ними требуется обычная борьба, требуется текущая, семейная, рабочая критика.

Но я вполне присоединяюсь к Бурсову, когда он говорит, что мы имеем здесь не просто ошибки и даже не систему ошибок, а сознательную позицию, враждебную нашему марксистско-ленинскому мировоззрению, и, несомненно, Гуковский принадлежит к числу таких людей.

Мы можем заметить, что различные враждебные нашей эпохе идеологические течения не просто уходят со сцены, они сначала используют все возможности приспособления. Вспомните рубинщину в политической экономии, в литературоведении переверзевщину, в философии меньшевиствующий идеализм. Они все больше и больше подделывались под марксистскую науку, принимали такую видимость, что на время некоторыми людьми даже причислялись к марксизму. У нас некоторые, даже из числа коммунистов, считают, что у Гуковского есть какие-то ошибки, но вместе с тем у него есть какие-то поползновения, здоровая тенденция создать марксистское литературоведение. Это глубокое заблуждение. Я хочу показать, что Гуковский – это тот же Эйхенбаум, но видоизмененный, приспособленный