Первый признак, который отличает Гуковского, например, от Эйхенбаума, состоит в своеобразной туманной, мглистой словесности. Эйхенбаум прозрачен, ясен. Он жил и творил свои произведения в медовые месяцы формализма, как “классик” формализма. Он просто говорил, что жизнь идет не по Марксу – тем лучше, что теория отражения – выдумка большевиков, созданная ими для поругания искусства, что он не любит славяно-русскую культуру и желает пропагандировать западное искусство.

У Эйхенбаума все было ясно. Конечно, сторонники Эйхенбаума недовольны тем, что он так откровенен. Говорят, что он неудачник и проч. Зато они похваливают Гуковского. Гуковский отличается свойством маскироваться в тумане фразеологии. ‹…›

Второй признак: Эйхенбаум отрицал всякий общественно-исторический генезис и общественную функцию в подходе к литературе. Он говорил, что писатель просто занимается поэтическими упражнениями. Эйхенбаум видел цель и назначение литературы в том, что она занимается производством некоторых поэтических форм. Всякое общественное содержание Эйхенбаум изгонял. Это тоже было ясно.

Гуковский поступает по-другому. На словах он не отрицает, как Эйхенбаум, значение общественных явлений и политической позиции и мировоззрения писателя. Уже на первой странице его книги “Пушкин и русские романтики” (1946 г.) он заявляет, что надо рассматривать стиль в зависимости от общей основы исторической и социальной действительности. Но это заявление, сделанное на первой странице его книги, остается лишь прикрытием. После этого Гуковский всячески начинает дискредитировать принцип политической позиции писателя. Он говорит, что политическая позиция писателя не имеет существенного значения для литературной деятельности. Был ли Жуковский революционером? Конечно, нет. Был ли он реакционером? Тоже нет. Значит, политическая позиция писателя – это такая вещь, на которой нельзя основывать исследование.

Дальше. Отход от политики, от активной общественной борьбы – отрицательное явление? Ничего подобного. Опять-таки пример – Жуковский. Если писатель отрывается от общественной жизни, то он отрывается не только от положительных сторон, но и от отрицательных. Таким софизмом проф[ессор] Гуковский оправдывает консервативные взгляды Жуковского. Это просто оправдание ренегатства, дезертирства. Это все равно, как если бы мы сказали, что солдат, убежавший из армии, вместе с тем убежал от фашизма – значит, он не разделяет взглядов фашизма.

Студенты будут читать эту книгу. Зачем мы воспитываем такую точку зрения, что отказ от борьбы есть благородная позиция. (Шум). ‹…›

Затем все формалисты, начиная с Эйхенбаума, Жирмунского и т. д., шли походом против революционных демократов, против Белинского, и в противовес Белинскому выдвигали Шевырева. Об этом сказано в книге Жирмунского о Байроне; об этом сказано в книге Эйхенбаума о Лермонтове. Белинский ничего не дал, зато дал Шевырев.

Гуковский поступает по-другому. Он говорит, что давал и Белинский, но Шевырев тоже давал. “Шевырев сказал верно и тонко”, “Шевырев сказал очень хорошо о том, о чем сказал и Белинский”. Белинский уже поставлен в качестве подпорки для Шевырева.

Здесь мы видим тенденцию, общую для всех формалистов.

Наконец, скажу о том, как Гуковский рассматривает формирование русского национального стиля.

Те страницы книги Гуковского “Пушкин и русские романтики”, которые посвящены вопросу формирования русского национального стиля, у всякого читателя, который любит русскую литературу, вызовут чувство возмущения. Послушайте, о чем он говорит… ‹…› В этой космополитической тираде все от начала до конца ложь и фальсификация, все идет против марксистского учения о нации, все идет против известного классического положения товарища Сталина, где он определял нацию.

Все это доказывает, что Гуковский не любит, не понимает и не хочет понимать, что значит русская литература, хотя он ею много занимается.

Поэтому я думаю, что товарищи, которые склонны были свести к системе ошибок позицию Гуковского, глубоко заблуждаются. Для коммунистов это непростительно. Коммунисты должны прежде, чем сказать, очень хорошо обосновать свою точку зрения.

Мы в Институте литературы совершенно убеждены, что Гуковский даже в числе таких людей, как Эйхенбаум, Жирмунский, по ряду своих свойств является таким лицом, которое требует самого беспощадного к нему отношения»[841].

Обсуждение Г. А. Гуковского с этого момента проходило красной нитью через выступления ораторов: отдельно речь о нем завел секретарь парторганизации ЛГУ Ф. Я. Первеев:

«Возьмите кафедру русской литературы. На этой кафедре большое количество научных работников‐коммунистов, доцентов, в том числе и декан факультета, Деркач и ряд других. Как могло случиться, что эта группа коммунистов отдала на откуп работу всей кафедры? Кто будет отвечать за это? Мы знаем, что если в том или ином месте не действуют партийные органы, не действует партийная совесть, то там действует что-либо другое. И вы допустили, что действовал Гуковский. Вину с себя ни в коем случае нельзя снимать. Я спрашиваю: вы убеждены, коммунисты кафедры русской литературы, что Гуковский не подходит? Убеждены. А почему вы не ставили этот вопрос?

(БЕРДНИКОВ: Ставили в партийном комитете.)

Когда мы спрашивали Бердникова, как вы относитесь к Гуковскому, у него не было твердой уверенности, что сейчас все кончено.

(БЕРДНИКОВ: Я пришел в партийный комитет и сказал: “Надоело мне возиться с Гуковским. Дайте санкцию”. А вы мне сказали: “А кто будет работать? Может, другие еще хуже”. Я говорил это у вас в партийном комитете, при полном составе комитета, перед заседанием.)

Тов. Бердников! Я не защищаю партийный комитет, даже не пытаюсь это сделать. Но заявляю перед общим партийным собранием, что у вас твердой уверенности не было, что надо заменить, в результате воз и поныне там. Характерно, что вчера здесь, на партсобрании, вдруг разнесся в кулуарах слух, что из горкома слышится звонок, и люди начали думать, что изменилась как-то линия. Товарищи! Линия борьбы партии за партийность в науке никогда не изменится. Следовательно, борьба против космополитизма, против различных извращений является всегда актуальной задачей нашей партии, и партия в этом направлении будет вести решительную борьбу»[842].

Взошедший за кафедру Г. П. Бердников, хотя и попенял предыдущим ораторам за резкие слова по отношению к руководству факультета, продолжил их линию, посвятив большую часть речи своему учителю:

«…Дело заключается в том, что у Гуковского порочна вся система его взглядов, система, которая и сказывается во всех его книгах, во всех его репликах, которые кажутся человеку, не знающему его систему, иногда просто парадоксальными ‹…›.

Если другие заявляли, что они стремятся пересмотреть свои позиции, то Гуковский никогда этого не делал.

Вот почему наш счет Гуковскому, учитывая его поведение за все это время, очень велик. А поведение какое? Кто ушел с Ученого совета и болтал в коридоре, когда о нем шла речь, – Гуковский.