критике было упомянуто, Азадовский перестроился. Он решил лучше не заниматься русским фольклором, а перейти к библиографии, чтобы открывать здесь неведомые тайны. Он явился трубадуром немецкой ориентации в истории русской фольклористики. Он без конца повторял, что наука о фольклоре появилась благодаря Гердеру и Фориелю. Немецкие романтики были духовными учителями всех передовых, демократически настроенных шестидесятников‐фольклористов, не исключая Худякова и Прыжова.

Отечественная война, по-видимому, тоже ничему не научила Азадовского. Он редактировал III том издания “Русский фольклор” и писал вводную статью (1948 г.). Последний текст этой вводной статьи, переработанный им несколько недель назад и имеющийся в машинописном экземпляре, начинается вводным пассажем о задачах советской фольклористики, где Азадовский пишет, что советская фольклористика есть марксистско-ленинская наука, основанная на марксистско-ленинской методологии, которая развивалась вне определенного места и времени. Это человек пишет в 1949 г., признавая тем самым космополитическое распространение даже наших дней.

Но довольно говорить о самом Азадовском. Перейдем к плодам его бесследной деятельности. Он руководил отделом фольклора в Академии наук, в Институте литературы, он заведовал по совместительству кафедрой. Он развивал работу отдела фольклора в Академии наук. 12 человек в отделе фольклора трудились ровно 12 лет и ничего не сделали, потому что редактируемое Азадовским издание было провалено. Оно было провалено ввиду порочности основных редакционных методологических установок. Люди разбазаривали государственные средства, получая зарплату не за труды, а за ученые звания.

Марк Константинович руководил кафедрой и на нашем факультете. Должен сразу оговориться, обратив на это сугубое внимание нашего собрания, что Азадовский у нас на факультете не имел той свободы деятельности, какой он пользовался в Пушкинском Доме. Здесь ему не потворствовали и потачки[820] он не получал. Но, тем не менее, Азадовскому удалось развалить и работу кафедры нашего факультета. За примерами не следует далеко ходить. За послевоенные годы эта кафедра не сумела выпустить ни одного аспиранта. Азадовский подсовывал такие темы, которые в практическом исполнении не могли дать хороших результатов. (Тема: “Плутовская сказка”). Азадовский дезориентировал научную молодежь, и не случайно по советскому фольклору написана только одна советская работа. Все же остальные работы, написанные на этой кафедре, не блещут ни оригинальностью, ни, более того, политической остротой. Печать рутины, злонамеренного объективизма, академического крохоборства лежит на этих работах. Нет нужды больше распространяться на эту тему, поскольку всем уже известно, что этот убежденный низкопоклонник, воинствующий космополит, растленный буржуазный эстет своей вредоносной деятельностью нанес большой ущерб и нашему факультету, и нашему университету в деле подготовки кадров советских фольклористов. А чтобы показать, что это действительно так, я задержу ваше внимание еще одним показательным примером.

К числу “талантливейших” (слова Марка Константиновича) учеников Азадовского принадлежит его выученик, выкормыш, последыш Молдавский. Этот молодой человек отличается бойким пером, но не отличается особенной щепетильностью в принципиальных вопросах. Это беспринципный дилетант, который блокировался с неким Яковлевым (Хольцманом)[821], ныне разоблаченным безродным космополитом. В прошлом году он выступил с докладом, который он сам и его друзья окружили таким шумом, такой широковещательной болтовней, что этот доклад принял характер устного манифеста “левых” фольклористов. В этом докладе, наполненном всякой пустопорожней болтовней, Молдавский выступил с ревизией горьковского учения о фольклоре. Он заявляет, что советские сказки – это своего рода декаданс и вырождение старой фольклорной традиции, что революционные сказы о вождях нашей партии тоже в известной мере малохудожественные произведения.

Что и говорить, что эти высказывания не являются оригинальными. Я мог бы рассказать и о другом выученике Азадовского и Жирмунского – таких двух духовных отцов – Е. Мелетинском, который заявляет, что он не может “нутром” заниматься советской литературой.

Но довольно об этих людях. Я полагаю, что облик Азадовского достаточно ясен даже после таких иллюстраций. Всем присутствующим ясно, что Азадовский в числе других воинствующих космополитов, на наших глазах в 1941 г. добился переименования Института русской литературы в Институт литературы, паче им противно все русское. (Аплодисменты)»[822].

И. П. Лапицкий – погромщик по зову души

Игорь Петрович Лапицкий обладал исключительным талантом погромщика. Он, в отличие от участников «тройки 49‐го года» – А. С. Бушмина, А. Г. Дементьева и Г. П. Бердникова, не преследовал карьерных целей, с остервенением добиваясь материальных благ и вожделенных должностей и званий. Он, казалось, упивался самим процессом проработок, а дошедшие до нас доносы в высшие инстанции поражают не только своим многостраничным объемом, но и подачей материала.

Такие качества этого университетского преподавателя стали трагическими для М. К. Азадовского, персональным обличителем которого И. П. Лапицкий стал весной 1949 г. В будущем он принес много бед и другим ленинградским историкам литературы, особенно В. П. Адриановой-Перетц, Д. С. Лихачеву, Я. С. Лурье.

Откуда же появился этот университетский самородок?

Игорь Петрович Лапицкий родился в 1920 г. в Добруше Гомельской области Белорусской ССР. Отец его, также уроженец Добруша, сын рабочего, работал и одновременно учился, закончил юридический факультет Петроградского университета. В 1917 г. отец был избран рабочими писчебумажной фабрики членом ревкома и одновременно народным судьей Добруша. В 1930 г. вся семья переезжает в Ленинград, где на протяжении более чем десяти лет его отец занимал ответственные должности в органах ОГПУ – НКВД, а с 1945 г. состоял старшим инженером при уполномоченном Госплана при СНК СССР по Ленинграду и области.

Игорь Петрович поступил в среднюю школу в Добруше, а заканчивал обучение в 1937 г. уже в Петроградском районе Ленинграда с «золотым» аттестатом и в том же году поступил на русское отделение филологического факультета Ленинградского университета. С самого начала он показал себя не только действительно одаренным студентом, но и активным участником общественной работы. В 1937 г. он стал членом профсоюза, в 1938 г. вступил в комсомол, на первом и втором курсах был членом профкома ЛГУ, отвечая за политучебу; после первого курса «за ударную учебу, сочетавшуюся с большой общественной и пропагандистской работой, премируется 150 руб. для поездки в г. Москву на экскурсию»; на третьем курсе участвовал в агитколлективе филологического факультета и за работу по время выборов в местные советы получил благодарность от райкома ВКП(б), на четвертом – вошел в состав профкома университета. Общественная работа не мешала ему делать значительные успехи в изучении древнерусской литературы и сочетать их с отличной успеваемостью, за что он был с 1 января 1940 г. представлен к стипендии имени И. В. Сталина. В 1941 г., заканчивая четвертый курс, он досрочно выполнил учебный план и с отличием закончил филологический факультет университета.

В первые дни войны Игорь Петрович записывается в народное ополчение и поступает в распоряжение Управления заказов и производства боеприпасов Ленинграда при Главном артиллерийском управлении РККА; сперва