Шрифт:
Закладка:
Переживания Лины передались и мне. И когда потом мать угощала меня, я поглядывал на преждевременно увядшее лицо ее и проникался к ней сочувствием. Мне хотелось как-то отблагодарить ее за внимание, чем-то утешить.
После обеда в кухню вместе с матерью на минутку вышла и Лина. А вернувшись, нежно прильнула ко мне:
— Ты маме очень понравился. О, как я счастлива!..
И запрыгала от радости по комнате.
— А может, и ты станешь таким? — спросила она вдруг.
— Таким? Что ты, Лина!
В эту минуту я готов был поклясться, что своей любимой никогда никакой обиды не причиню.
— Ох, знаем мы вас, — как женщина, познавшая мужскую неверность, вздохнула Лина. И, задумчиво глядя в окно, покачала головой: — Мужчины все эгоисты.
Я обиделся. Но она опять прижалась ко мне, счастливая, тихая.
— Нет, нет, ты не такой. Совсем не такой, как другие. Ты необыкновенный. Я верю тебе, верю!.. — И хитровато прищурила глаза: — А ты ревнивый?
— Не знаю.
Я и в самом деле еще не знал, ревнивый я или нет.
— Ой, а я жутко ревнивая! — усмехнулась она. — Если бы увидела тебя с другой… не знаю, что бы сделала. Я тебе всю твою шевелюру по волоску выдергала бы!
Потом мать ушла. Выходя, она на случай, если запоздает, любезно простилась со мной и пригласила заходить к ним еще.
Сразу после ее ухода появился уже знакомый мне одноклассник Лины — Хотинский. Он напоминал хорошенькую краснощекую куколку с выпуклыми глазками, которая на все смотрит с удивлением: «Ах, как интересно!» По словам Лины, в медицине Хотинский разбирался, но в компании был какой-то странный. Всегда ходит за ней, словно паж, болезненно переживая, когда кто-нибудь оказывает ей внимание. Сегодня они должны были вместе готовиться к экзаменам, но Лина быстро спровадила его.
— Сейчас я никого не хочу видеть. Хочу быть только с тобой.
Однако вдвоем нам удалось побыть недолго, притащился Иванчик. Мне он не понравился с первого знакомства своей заносчивостью, а сейчас был прямо-таки противен. В противоположность хрупкому и несмелому Хотинскому Иванчик статный, молодцеватый и, как мне стало известно впоследствии, с девушками обращался бесцеремонно; в его нагловатой ухмылке просвечивала самоуверенность — мол, не существует на свете девушка, которую я не смогу покорить.
— А, и запорожец тут! — воскликнул он. — Салют, салют!
И он пренебрежительно улыбнулся мне, как бы говоря: «Бедняга! Ведь тебе здесь не светит!»
С Линой Иванчик вел себя запросто, развязно называя ее «царевной». Она отвечала ему такой же дерзостью, величая его «рыцарем». Они метали друг в друга стрелы острот, как бы состязаясь, кто сильнее поранит.
Мне было обидно, что он так обращается с Линой. Порой подмывало срезать его крепким словцом, но в то же время было удивительно, что Лина вообще его терпит. Если Хотинского она постаралась быстро спровадить, то Иванчика, хотя он уже не раз намеревался уйти, задерживала.
Наконец он все-таки направился к выходу. Лина вышла в переднюю проводить его. Я с нетерпением ждал ее, чтобы высказать свое возмущение поведением этого хлюста и предостеречь от дружбы с подобными наглецами. Но она не возвращалась. Они тихо разговаривали о чем-то, однако уже совсем не в том полемическом тоне, как в комнате, а ровно, ласково, иногда над чем-то хихикали. Кто-то из них плотнее прикрыл дверь. Мне это показалось странным. Потом разговор совсем затих. Мне почудилось, что они целуются. Кровь ударила в голову, застучало в висках, и я впервые почувствовал, что такое ревность. В тот миг я не соображал, что со мною творится. Сорвался с кушетки, рванулся к окну — я готов был выпрыгнуть на улицу, чтобы бежать отсюда.
Лина вернулась неслышно — дверь у них отворялась совсем бесшумно. Подкралась ко мне сзади и припала к моему плечу.
— Ох, прости милый. Ты, наверное, рассердился? Но я не виновата. Еле избавилась от него. Оказывается, у него большие неприятности, и он не хотел при тебе рассказывать. Студентка, в которую он влюблен, вчера отказалась ехать на практику в одной группе с ним. Заявление подала в деканат. Он с ума сходит. Умолял, чтобы я на нее повлияла…
Я слушал ее и понемногу отходил. А она, повернувшись, глядела мне в глаза таким невинным взглядом, что мне стало стыдно за свои подозрения.
— Только ты один имеешь надо мною власть. Только с тобой я могу пойти куда глаза глядят.
И спросила, куда бы я сейчас хотел с нею пойти: в кино, на Днепр или остаться здесь. Она предоставила мне право выбора. Я, конечно, высказался за то, чтобы никуда не уходить. Однако побыть вдвоем нам опять не удалось. Послышался звонок.
— Ну кто там еще? — с досадой вздохнула Лина, направляясь к двери. А открыв, радостно вскрикнула: — Ой, кого я вижу!
— Не ждала? — послышался грубоватый мужской голос.
— Как я рада!
Мне было слышно, как она бросилась к пришедшему и целовала его, приговаривая:
— Почему так долго?.. Я страшно соскучилась…
И опять, как и с Иванчиком, разговор сделался тихим, беседа в прихожей, видимо, приобретала интимный характер. И в душе моей вновь поднялась буря.
Но вот дверь раскрылась, в комнату вошли сияющая Лина и радостно возбужденный, пожилой, но еще крепкий мужчина с малоприятным скуластым лицом, горбатым носом и до черноты загорелой лысиной. По возрасту он мог сойти ей за отца, и у меня отлегло от сердца. Я еще не знал, кто он, но не сомневался, что пришел он не к Лине, а к ее матери, и даже стыдно стало перед самим собой. Ну, думаю, парень, если ты способен ревновать ее к таким старикам, значит, в душе у тебя черт скрывается!
— Знакомьтесь, это Андрюша, — подводя гостя ко мне, щебетала Лина. — Запорожец, ударник и мой хороший, хороший друг!
Меня даже в жар бросило от этих ее слов, а она, тоже раскрасневшись, по-детски сложив губы, упрекнула:
— Ну чего ты застыдился? Разве ты не друг?
— Да оно и видно, — усмехнулся незнакомец, чувствуя себя тоже неловко.
— А это, Андрюша, — прижавшись к гостю, заговорила Лина, — Павел Семенович, мой защитник и спаситель. Ой, я даже не подберу слов, чтобы высказать, какой это дорогой мне человек!
— Ну-ну, это ты уж слишком, пташка, слишком, — совсем засмущавшись, замахал огромными ручищами Павел Семенович.
Он был руководителем той экспедиции, с которой недавно ездила Лина, и, по словам Лины, никто не сделал ей столько добра, как Павел Семенович. Он заботился о ней и ее матери в Киеве
