депутаты обеих партий федерального парламента считали, что туда нужно обратиться как можно скорее и это самое лучшее решение. К сожалению, в конце концов, суды вынесли противоречивые решения, особенно это касалось решения суда последней инстанции — Судебного комитета Тайного совета в Лондоне. Это решение гласило, что, во-первых, Манитоба имела право отменять законы, касающиеся католических школ; во-вторых, за католиками Манитобы признавалось право подать апелляционную жалобу правительству доминиона, с тем чтобы восстановить аннулированные таким образом законы. Это было удивительное решение, как будто специально призванное перессорить оба правительства — Манитобы и Канады. Провести его в жизнь было не под силу ни одному премьер-министру, не говоря уже о таком слабом, тщеславном и заурядном старике, каким был сэр Маккензи Боуэлл. В конечном итоге на выборах 23 июня 1896 г. правительство доминиона лишилось поддержки сначала в Манитобе, а затем и в масштабах всей Канады. Боуэлл и его сторонники проиграли Уилфриду Лорье, который сравнивал себя с путником из басни Эзопа[314]: он заставит Манитобу пойти на компромисс с помощью здравого смысла. Однако сделать это, как оказалось, было трудно даже Лорье.

То, что объединяло и до сих пор объединяет канадцев, не менее важно, чем то, по поводу чего их мнения расходятся. Как показал вопрос школьного образования в Манитобе, англо- и франкоканадцы воспринимают себя совершенно по-разному, и эти расхождения во взглядах нельзя игнорировать.

Действительно, в конце XIX в. четыре или пять поколений отделяло франкоканадцев от Завоевания 1760 г., однако для народной памяти это не очень большой срок. В 1880-х гг. поэт и драматург Луи-Оноре Фрешетт вспоминал, как в 1855 г., когда ему было пять лет, они с отцом смотрели на «Ла Каприсьёз» — первый французский военный корабль, который вошел в реку Св. Лаврентия впервые почти за сто лет. Показывая на развевавшийся на гафеле французский флаг, отец говорил со слезами на глазах: «Это твой флаг, мой сын! Вот откуда ты родом!»

То был день на наших берегах — миг эфемерного счастья.

Раздался крик радости — необъятной и торжествующей.

То был потерявшийся ребенок, который снова обрел свою мать,

То была мать, которая в слезах обнимала его.

Ce jour-là, de nos bords — bonhеur trop éphémère —

Montait un cri de joie immense et troimphant:

C’était l’enfant perdu qui retrouvait sa теге;

C’était la mère en pleurs embrassant son enfant!

(That day — too fleeting its happiness —

There rose from our shores an immense and triumphant cry of joy:

It was the lost child fiding again its mother,

The mother in tears hugging her child.)

К 1890-м гг. это чувство принадлежности к Франции выросло и преумножилось, как и само франкоканадское население. Песня «О, Канада» Каликсá Лавалле была написана в 1880 г.; в ней говорилось о Канаде как о земле предков, о ее славной истории, о ее благородных жертвах и о том, как и то и другое будет способствовать защите очагов и прав франкоканадцев[315].

Национализм англоканадцев был иным, менее последовательным, более разнообразным, но уже отнюдь не зачаточным. В стихотворении «Канада» (1890) молодой Чарльз Робертс[316], которым уже многие тогда восхищались как поэтом, выразил свое нетерпение и раздражение из-за отсутствия какого-либо символа Канады; Робертс негодовал оттого, что у его соотечественников нет ясного ощущения себя канадцами.

Сколько можно предаваться постыдной праздности,

Сколько можно полагаться на величие тех, кто не принадлежит к твоему народу?

Конечно, льву и его стае не занимать силы,

Чтобы сразиться с миром один на один!

Сколько можно предаваться лени, даже не пытаясь

Обрести свою судьбу, достигнуть славы?

Сколько можно ждать той поры, когда мы с гордостью увидим,

Что у нас есть привилегия быть нацией, называться ею?

How long the ignoble sloth, how long

The trust in greatness not thine own?

Surely the lion’s brood is strong

Not front the world alone!

How long the indolence ere thou dare

Achieve thy destiny, seize thy fame?

Ere our proud eyes behold thee bear

A nation’s franchise, nations name?

Франкоканадские националисты с «О, Канада» и англоканадские националисты с «Канадой» не могли сойтись, по крайней мере пока, так как эти стихи были написаны на двух языках, на основе двух разных традиций и исходя из совершенно разного восприятия того, чем Канаде следует быть. Англоканадцы не верили в то время, что могла существовать нация, говорящая на двух языках. Конечно, такие страны были, например жители Швейцарии говорили на трех языках[317]. Однако в конце XIX в. идея двуязычия шла вразрез с популярным тогда тезисом об отождествлении расы с языком и об идентификации их обоих с национальностью. Канада еще не задумывалась о двуязычии. Канадцы еще недостаточно хорошо понимали, чего они хотят и в каком направлении движутся. Многие канадцы были националистами, но они еще не четко осознавали, куда направить свои патриотические устремления.

Некоторые канадцы связывали свои националистические чувства с блеском Британской империи, и в этом случае канадский национализм получал гораздо более широкую перспективу. Руководствуясь именно этими соображениями, министр почт Уильям Малок из Торонто организовал в 1898 г. выпуск крупной почтовой марки, на которой была изображена карта мира в проекции Герарда Меркатора, где территория Британской империи была закрашена красным цветом. По нижнему полю марки шла надпись: «Мы владеем большей Империей, чем когда-либо». После празднования 60-летнего юбилея правления королевы Виктории мало кто из англоканадцев избежал соблазна поддаться сентиментальным чувствам и желанию отождествить себя с империей, но, как это часто бывает с переполняющими людей чувствами, их трудно было превратить во что-то практическое.

Независимость от Великобритании была еще одной возможностью, но осуществить ее было труднее, чем казалось. Поскольку США занимали агрессивную позицию по большинству дипломатических вопросов, очевидно, стремясь к расширению своей территории, Канада все еще нуждалась в поддержке Великобритании, что бы об этом ни думали отдельные канадцы. Никто не отрицает, говорил в 1893 г. сэр Джон Томпсон, что в конечном итоге мы будем великим и независимым народом, но прежде чем мы сможем это сделать, нам нужно стать сильнее. США — «исключительно мощная страна, даже когда не воюет, и американцы всегда агрессивно преследуют свои интересы», поэтому говорить о независимости от